– Нет, мужчин Глинская на дух не переносит, только лесбиянок. Ну как, скажите, Марина могла выйти замуж и направляться в «Розовую цаплю»?
Да, интересно, конечно, только чужие постельные игры меня не привлекают. Я искренне считаю, что человек вправе распоряжаться своим собственным телом абсолютно свободно. Нравится кому-то жить с женщиной, а кому-то с мужчиной – да на здоровье, если это происходит по обоюдному желанию, так почему бы и нет? Две взрослые особи, если им уже исполнилось по восемнадцать лет, вправе делать что угодно. Кстати, к нам в консерваторию, славящуюся тем, что среди преподавателей и студентов было много приверженцев однополой любви, иногда приходили люди в одинаковых серых костюмах. Сначала они исчезали за дверью с табличкой «Партком», а потом туда же по одному приглашались студенты, но не все, лишь избранные. Один раз и мне довелось отвечать там на вопросы.
Мужчина, назвавшийся Иваном Ивановичем, сначала интересовался чистой ерундой. Как я учусь, хорошо ли кормят в буфете, сложно ли играть на арфе… Потом невзначай проронил:
– Замуж не собираетесь?
– Пока нет, да и не за кого, – улыбнулась я.
– Да? – удивился Иван Иванович. – А Костя Мысков? Чем не кавалер?
По тому, какими напряженными стали глаза мужика, я поняла, что он задал главный вопрос, тот, ради которого явился в консерваторию. Костя Мысков, чуравшийся девушек и почти открыто живший с преподавателем Львом Соломоновым, был приятным парнем, настоящей подружкой. Он всегда был готов дать консультацию о губной помаде и краске для волос. А купив в туалете возле магазина «Ванда» супердефицитный перламутровый лак для ногтей, никогда не жадничал и давал нам покрасить ногти. Кроме того, он великолепно играл на скрипке и всегда разрешал попользоваться своими конспектами по теории музыки. В Уголовном же кодексе СССР существовала статья о гомосексуалистах…
Быстренько сложив в уме всю информацию, я потупила глаза и прошептала:
– Уже насплетничали…
– Что? – оживился Иван Иванович. – Что должны были насплетничать?
– Право, неудобно, – кривлялась я, – уж и не знаю, как сказать, да еще мужчине…
– Ну-ну, не тушуйтесь, – ободрил меня Иван Иванович, – мне можно, как отцу, выкладывайте.
– Я живу с Костей в гражданском браке, – не моргнув глазом, соврала я, – расписаться мы не можем, он из провинции, а мои родители хотят зятя-москвича…
Иван Иванович дернулся.
– Вы уверены?
– В чем? – хлопала я глазами. – В Костиной любви? Думаю, да, он без меня жить не может, даже на лекциях за руку держит…
Иван Иванович крякнул и велел:
– Идите, Романова, свободны.
Дней через десять Костя отловил меня в буфете и сунул белую картонную коробочку.
– Что это? – изумилась я.
– Духи «Быть может», – улыбнулся он, – жуткий дефицит, у тебя у одной будут, я за ними полдня в ГУМе простоял.
– Спасибо, – пробормотала я, ощущая крайнюю неловкость.
– Это я должен тебя благодарить, – хихикнул Костя, – только, знаешь, как смешно вышло. Ленка Полозкова и Наташка Шейнина тоже сказали этому, из «Детского мира», что со мной спят, и теперь, боюсь, мне за аморалку вломят.
Мы расхохотались и остались на всю жизнь добрыми друзьями, а Лев Соломонов, стоило мне только возникнуть на пороге аудитории, где он принимал экзамены, моментально хватал мою зачетку и вписывал туда жирное «отлично». Так что неизвестная Зудина совершенно меня не волновала, намного интересней будет поболтать с этим ветераном, господином Грибоедовым.
Олег Яковлевич горел на работе. Когда я под бдительным оком Ады Марковны вошла в комнатку с табличкой «Кладовая», он горестно рассматривал у окна пододеяльник.
– Ну что за люди! – в сердцах воскликнул мужик и продемонстрировал довольно большую, круглую дырку. – Белье совсем новое! И, пожалуйста, прожгли! Паразиты!
Ада Марковна представила меня, и Олег Яковлевич помягчел.
– Иди, Адочка, – велел он даме, – ступай на пост, а то, не ровен час, понадобишься кому.
Ада Марковна поджала густо намазанные губы и, сохраняя царское достоинство, вышла из кладовой. Грибоедов ухмыльнулся:
– Любопытная, жуть! Все ей надо знать, все услышать, просто тайный агент, а не баба. Ну и о чем балакать будем?
Я спросила его об истории гостиницы, и Олег Яковлевич довольно долго зудел о количестве номеров, туалетов и постояльцев.
– Может, что-нибудь интересное припомните? – поинтересовалась я спустя минут пятнадцать.
Олег Яковлевич развел руками:
– Ну ничего особенного и не было. Напьются командированные, подерутся… окна пару раз били… Еще иногда баба в мужской номер забредет, вроде случайно… Вообще, мы по прежним временам обязаны были о таких происшествиях начальству докладывать, да Адка к людям никогда не вязалась и судьбы никому не портила. Подумаешь, потрахались втихаря, эка беда. Ну а сейчас так и вообще всем все равно…
– При чем тут Ада Марковна?
– Так она директорствовала сколько лет, а потом на пенсию ушла и сидит дежурной, семьи нет, времени полно, живет неподалеку…
– Неужели за все годы ничегошеньки не произошло?
– Нет, – пожал плечами Грибоедов, – тихо тут, как в могиле!
– А говорят, пожар приключился…
Олег Яковлевич вздохнул.
– Было дело в семидесятом году. Ада Марковна перепугалась тогда до полусмерти. Оно и понятно, совсем чуть проработала начальницей, и такой форс-мажор!
– Из-за чего же он приключился?
Грибоедов засмеялся:
– Обычное дело, из-за постояльцев, одни неприятности от них. На первом этаже объявление огромное висит… «Товарищи, не пользуйтесь в номерах электроприборами и не курите». Ладно сейчас – электрочайнички у людей, мы глаза закрываем. А раньше – кипятильник простой. Сколько раз, бывало, горничная прибегала, Маринка Зудина. Иди, Олег, глянь, съехал гость из номера, а стол прожег!
Значит, поставил в стакане воду кипятить и забыл, мыться пошел либо спать лег, и готово – нет полированной столешницы. А Маринка дрянь!
– Почему?