– А то она раньше не видела, что мебель попорчена! Небось постоялец дал пятерку, она и «ослепла», а потом, как домой уехал, наша Зудина и причитает. Правда, тогда, в семидесятом, номер капитально выгорел, двадцать шестой, на втором этаже. Занавески, ковер, кровать, постельное белье… Хорошо еще, что Ада не растерялась и пожарных сразу вызвала, быстро потушили, никуда не перекинулось. Только была одна странность…
– Какая? – насторожилась я.
– Пустой он в тот день был, а ночью вспыхнул, он вообще у нас особый номер.
– Почему?
– Ну, по прежним годам-то в гостинице никогда мест не было, а двадцать шестой считался бронью. Для особых случаев держали, вдруг из начальства кто прикатит. Правда…
Олег Яковлевич замолчал и потер лысину.
– Ну? – поторопила я его.
Грибоедов вздохнул:
– Сейчас ведь и брони нет, и начальства из провинции, да и Адка не директор!
– Не понимаю…
– Оклад у меня в семидесятом году ровно восемьдесят рублей капал, – усмехнулся Грибоедов, – а зимние ботинки сто двадцать стоили, помните?
– Я родилась в шестьдесят втором…
– Действительно, – улыбнулся Олег Яковлевич, – уж простите старика. Ада больше всех получала, целых сто пятьдесят целковых, только все равно на них особо не разбежишься, а всего хочется! Дело молодое – ну, платье новое, чулки, опять же туфли… Да и Маринка Зудина! Ей вообще в семидесятом только двадцать восемь стукнуло, самый возраст, чтобы мужа искать, а на девку в обносках кто же поглядит…
Я терпеливо ждала, пока он доберется до сути. Впрочем, ничего особенного Грибоедов не рассказал. На официальном языке то, что проделывал персонал гостиницы, называется «злоупотребление служебным положением».
Двадцать шестой номер, поджидавший командированное начальство и по большей части стоявший пустым, сотрудники попросту сдавали людям, не имевшим никакого отношения к рыбному хозяйству. Естественно, за хорошую плату, и, конечно, не пускали никого с улицы. Только по рекомендации от знакомых. У них даже сложилась определенная клиентура.
Был еще один источник дохода. Ну куда могли пойти в советские времена любовники? В гостиницу без штампа в паспорте их бы не пустили… Заниматься сексом на квартире у него или у нее? А если там дети, свекровь или теща? И вообще, может не вовремя прийти супруг… Ехать на природу? Хорошо, если погода позволяет… Но в декабре на снегу под елкой холодно, а машину советский человек, в отличие от американца, никогда не связывал с постельными утехами…
Вот Ада Марковна и пускала в двадцать шестой номер бесприютных прелюбодеев. Довольны были все, обслуживающему персоналу – Зудиной и Грибоедову – капали денежки, но основную пенку снимала сама Ада, правда, она и рисковала больше всех.
Но в памятный день 18 мая 1970 года двадцать шестой номер стоял пустой, и теперь Олег Яковлевич запоздало удивлялся:
– И с чего бы ему гореть? Пожарные, правда, бумагу прислали, будто проводку замкнуло…
– Можно взглянуть на номер?
Олег Яковлевич опять потер лысину.
– Можете, там сейчас нет никого, только зачем?
– Просто интересно, какие условия…
Завхоз взял ключи, провел меня в самый конец коридора и открыл дверь.
Небольшая комната, метров пятнадцать, может, чуть больше. Две кровати под темно-красными стегаными покрывалами, между ними тумбочка, в изголовье висят бра. Встроенный шкаф, пара кресел и небольшой столик, на котором возвышаются графин и пустая ваза.
– А там что? – поинтересовалась я, указывая на небольшую дверцу.
Олег Яковлевич толкнул ее – туалет и душ.
– Надо же, – удивилась я, – а Петр, ваш директор, говорил, вроде комнаты тут на троих-четверых и удобства в конце коридора.
– Правильно, – ответил завхоз, – только двадцать шестой – дело особое, люкс, для начальства делали. Впрочем, он и сейчас дороже стоит.
– Даже балкон есть!
– Нет, – улыбнулся Олег Яковлевич, – это пожарный выход.
Я подошла к двери и выглянула на улицу. Прямо от двери начиналась железная лестница, ведущая на землю.
– Страшно как по ней выходить!
– Так раньше строили, кстати, очень разумно, иногда люди погибали от пожара потому, что огонь сжирает лестничный пролет.
– У вас тогда никто не погиб?
– Слава богу, нет, говорю же – номер пустой стоял.
– Вот небось перепугались!
– Меня не было, после полуночи полыхнуло. Маринка ночной дежурной подрабатывала, вот она, конечно, чуть с испугу не померла, правда, догадалась Аду вызвать, а та уж пожарным позвонила!
Уходя из гостиницы, я притормозила у стойки.
Ада Марковна делано улыбнулась.
– Когда материал выйдет, уж пришлите журнальчик!
– Всенепременно, только вот я не могу в одной неувязочке разобраться.
– Да?
– Помнится, вы в кабинете у Петра сказали, будто пожар полыхал в двадцать седьмом номере, и вы в тот год еще здесь не работали?
– Правильно, именно так.
– Олег Яковлевич утверждает, будто инцидент произошел в двадцать шестом, а вы уже были директором…
Ада Марковна вздернула вверх слишком черные брови:
– Он путает!
– Вы же сами рассказывали о его феноменальной памяти!
– Значит, она его подвела. Полыхнуло тут в шестьдесят восьмом или девятом, а меня поставили начальствовать в семидесятом, номер точно помню – двадцать седьмой, еще пришлось туда занавески покупать. Да и ничего не было особенного, зря вы так за эту историю уцепились! В двадцать седьмом жили тогда трое мужчин из Владивостока, выпили крепко, закурили, обычное дело, ничего странного, потом ремонт сделали быстренько. А Олег Яковлевич путает по простой причине. Когда двадцать седьмой в порядок приводили, решили и двадцать шестой подновить, люкс, вот он и перепутал. Там тоже потолки белили, обои переклеивали, а заодно и мебель поменяли. В двадцать шестом никого тогда не было…