…подрамником и кладет его на пыльный багажник «Жигулей».
— Добрый день, Владимир Павлович, — произнес Петрухин, подходя к Старовойтову справа.
Художник положил подрамник на ржавенький багажник, обернулся:
— Добрый день.
Взгляд его был спокоен и отнюдь не «горел безумным огнем». «Лучше бы горел», — подумал Петрухин. Безумие многое бы объяснило.
— Вы не могли бы уделить мне несколько минут для серьезного разговора? — спросил Дмитрий, глядя в глаза, фиксируя все движения Старовойтова… Наступил довольно ответственный момент — если художник причастен, он может выдать себя… ну, например, как бы невзначай, как бы ненароком, попробовать убить гражданина Петрухина Д. Б., используя «охотничий нож типа „Таежный“, №234876»… Впрочем, это маловероятно.
— А вы, простите…
— А я расследую дело, — перебил Петрухин художника, — о покушении на вашу первую жену.
Маленький пылевой вихрь давно исчез, пятачок милостыньки закрыло облаком… Старовойтов сказал:
— Судя по термину «покушение», Лисичка осталась жива?
— Да.
— Ранена?
— Нет.
— Я знал, что когда-нибудь так и будет… Что с моим сыном?
— С ним все в порядке.
— Ну что ж, давайте знакомиться, — сказал, протягивая руку, Старовойтов.
Петрухин смотрел ему в глаза… Прямо в глаза… в глаза.
…Пули летели, как майские жуки… палач в огромном капюшоне смеялся, с черного неба сыпались куски грома.
— Владимир Палыч, — сказал Петрухин, — Владимир Палыч, где сейчас находится принадлежащий вам спортивный пистолет модели МЦ-1, заводской номер 2316?
— О-о… а удостоверение ваше где, молодой человек?
— У меня нет удостоверения. Старовойтов облокотился на грязноватый борт «жигуленка», усмехнулся, показав явно вставные зубы:
— Ясно — частный детектив… А на вопросы ваши разве я обязан отвечать?
— Нет, не обязаны, — так же усмехаясь, ответил Петрухин. Его усмешка выглядела довольно зловеще.
— Вы не обязаны отвечать, — сказал подошедший Купцов.
Художник обернулся.
— Но лучше, если вы ответите: где вы были позавчера, в субботу, семнадцатого июня в восемь часов пятьдесят минут?
Старовойтов вставил ключ в замок дверцы, бросил, не оборачиваясь:
— А если я забыл?
— Бывает… это ваша плащ-накидка лежит на заднем сиденье?
— Иногда я ее надеваю… а что?
— Где ваш пистолет?
— На Большом Каретном.
— А точнее?
— А если я его потерял?
— Это очень худо для вас. Думаю, что нашу беседу лучше продолжить в прокуратуре.
Старовойтов похлопал ладонью по рюкзаку и сказал:
— Здесь он, в рюкзаке.
* * *
— Студии у меня нет, — говорил Владимир Павлович, — потому что художник я «ненастоящий». Не положено. Вот — все у меня здесь, — он обвел рукой гостиную квартиры-распашонки. — Здесь работаю, здесь бухаю, здесь схожу с ума…
Инспекторы СБ ЗАО «Магистраль-Северо-Запад» Петрухин и Купцов сидели в «мастерской» Старовойтова. На большом верстаке стояли бутылки с пивом, глиняные кружки, лежал крупно нарезанный сыр и — в центре — пистолет МЦ-1, № 2316… В квартиру поднялись после того, как Старовойтов прямо на улице продемонстрировал «маргошу», рассупонив рюкзак.
— Заряжен? — спросил Петрухин, сличив номер.
— Конечно, — ответил художник. — Если пистолет не заряжен — это не пистолет.
— У вас есть право на его ношение?
— Чудила ты… я ж в лес еду. Один. С ночевкой. Как без него? Зря вы его таскаете, можно огрести неприятности.
— Ну, этого добра я за свою жизнь столько огреб…
— Пистолет отберут.
— А вот это херово будет, обидно… Мне его очень хороший человек подарил. Даром что генерал-лейтенант… Жалко будет, жалко. — Старовойтов аккуратно убрал пистолет в футляр, усмехнулся:
— И вообще, вы его сначала отберите… попробуйте. — Он выпрямился, отбросил со лба прядь волос. — Ну что, есть еще вопросы?
— Есть, — ответил Петрухин. — Но отвечать вы не обязаны.
— Ладно, отвечу… если и вы на мои ответите.
— Попробуем.
— Ну, пошли тогда пиво пить. Какой тут, к черту, пленэр с эскизами?… Пиво-то пьете, детективы частные?
— Пьем, — за двоих ответил Петрухин. Спустя четверть часа они сидели за верстаком, в окружении картин, глиняных и деревянных скульптур в компании художника и пистолета.
* * *
— Лиса! Я любил ее… Я, мужики, любил ее и, вероятно, люблю сейчас. Хотя… последняя фраза построена неверно и следует сказать, что я люблю ее невероятно. А она — тварь. О, как она подла и жестока. Она готова пройти по головам к своему успеху. Да, собственно, она всегда так и делала: шла по головам, по людям, по судьбам… Вы, может быть, считаете, что я говорю ерунду? Что это во мне играют оскорбленные мужские амбиции? Дескать, бросила красотка неудачника, а он теперь хочет вдогонку отыграться, облив ее грязью?
Думайте, мужики, что хотите. А лучше всего — не думайте вовсе, пейте пиво пенное — интеллектуальная мощь будет широченная. Но я говорю вам правду: Лисичка в принципе могла бы служить моделью Влекущей Стервы… Но где, господа, тот мастер, который раскроет ее характер? Я — не берусь. А она… она абсолютно рациональна. Она строит свое европейски-стерильное будущее и походя разбивает сердца… да, да, ОНА РАЗБИВАЕТ СЕРДЦА. Но, кажется, сама она этого не замечает. Вернее, не считает нужным замечать.
Она прекрасно разбирается в людях… это, видимо, наследственное. Как-то Таня рассказывала мне, что ее маман (а она ведь, Таня-то, из очень простой семьи) обладала невероятным даром. Маман была буфетчицей в советской разливухе системы «чебуречная», где и поила трудящихся, а вкупе с ними и тунеядцев, портвешком… была такая эпоха, еще до Горбатого… Так вот, маман точно знала, кто будет пересчитывать сдачу, а кто — нет. Она не ошибалась. Она не ошибалась никогда! Ни с трезвыми, ни с пьяными. Она видела клиента с порога. Навскидку и насквозь. Старых и молодых! И в соответствии со своим могучим даром недоливала, недодавала, обсчитывала… Таня была в восторге от маминого таланта. И изрядная часть этого высокого дара ей передалась.
Да, да… ей передалась часть мамашиного таланта — она умеет заглядывать в человека, находить в нем слабинку и — подчинять, строить под себя, под свои интересы. По большому счету ей не нужен никто. Никто! Даже сын… Да, да! Я вижу ваш, Леонид, удивленный взгляд… вижу, вижу. Но, как нынче принято говорить, за базар отвечаю. Давненько уже, когда только-только мы с Лисичкой сошлись… а время было чумовое, горбачевское, перестроечное. Эйфория в жопе играла, и считалось тогда, что я большой художник с большим будущим… вот тогда мы сошлись. Я голову потерял от ее молодости, а она неверно оценила мою стоимость в баксах… ошиблась, значит! Так вот: довольно скоро Таня залетела. Залетела, и мы стали ждать ребеночка. Я в ту пору почти не пил… Да и зачем, судари вы мои? И так хмельной был, без водки. В голове — восторг и северное сияние… не в смысле коктейлей, а в смысле полного поглупения от простого человеческого счастья, от горизонтов бескрайних. От Лисы, мужики, от Лисы. Она, надо отдать ей должное, умеет создать у мужика иллюзию счастья и любви. И ты ей веришь. И думаешь, что она на всем белом свете видит только тебя, дышит только тобой и живет только ради тебя.