Петерсон молчал целую минуту, потом спросил:
— Ты где живешь?
Трудный вопрос. Впрочем, не для Ричера. Как раз для него ответ не составлял никакой проблемы. Он не жил нигде, и так было всегда. Ричер родился в семье действующего военного офицера, в берлинском госпитале, и с того самого дня, как его вынесли оттуда завернутым в одеяло, болтался по всему миру, переезжая с одной военной базы на другую, его всегда окружали только дешевые вещи, заказанные по почте, а потом он сам поступил на службу и продолжал жить по тем же правилам.
Самым долгим периодом стабильности стала его жизнь в военном училище в Вест-Пойнте, но ему не нравились ни Вест-Пойнт, ни стабильность. Уволившись из армии, он продолжал путешествовать по стране, потому что ничего другого не умел, а еще это оказалось привычкой, с которой ему не удалось справиться.
С другой стороны, он не слишком сильно старался.
— Я кочевник, — ответил он.
— У кочевников имеются животные, — возразил Петерсон. — И они перемещаются с места на место в поисках пастбищ. Это определение.
— Ну ладно, я кочевник без животных.
— Ты бродяга.
— Возможно.
— У тебя нет багажа.
— И что? Ты за меня беспокоишься?
— Это необычное поведение, копы такого не любят.
— С чего ты взял, что путешествовать по стране необычнее, чем проводить каждый день в одном и том же месте?
Петерсон замер на мгновение, а потом сказал:
— У каждого человека есть вещи.
— Мне они не нужны. Если путешествовать налегке, можно очень далеко забраться.
Петерсон промолчал.
— Как бы там ни было, я не представляю для тебя никакого интереса, — продолжал Ричер. — Я знать не знал о существовании вашего Болтона. И если бы водитель автобуса не повернул руль слишком резко, я бы уже находился у Горы Рашмор.
Петерсон кивнул, неохотно соглашаясь с его словами.
— С этим не поспоришь, — сказал он.
Было без пяти минут десять вечера.
Осталось пятьдесят четыре часа.
В тысяче семистах милях к югу, в окруженном оградой особняке, который находился в ста милях от Мехико, Платон тоже ел — стейк, доставленный прямо из Аргентины. По местному времени было почти одиннадцать часов. Поздний ужин. Платон был в хлопковых штанах, белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, и черных кожаных мокасинах — все из молодежной коллекции «Брукс бразерс». Одежда и туфли сидели на нем прекрасно, только выглядел он в них довольно странно. Их производили для толстых американских мальчишек из среднего класса, а Платон был старым, смуглым и приземистым, да еще с бритым черепом, по форме похожим на пулю.
Для него было важно покупать готовую одежду, которая идеально бы ему подходила, потому что о шитье на заказ не могло быть и речи. Он представлял себе, как портной развернет сантиметр, измерит его, потом замолчит, а в следующее мгновение искусственно нейтральным голосом начнет выкрикивать совсем маленькие цифры. Перешивать готовую одежду он тоже не собирался. Необходимость выносить посещения нервных портних, а потом потихоньку выбрасывать лишние обрезки ткани действовала на него удручающе.
Платон положил вилку и нож и вытер губы большой белой салфеткой. Затем взял мобильный телефон и дважды нажал на зеленую кнопку, чтобы повторить предыдущий вызов. Когда ему ответили, он сказал:
— Ждать нет никакой необходимости. Пришлите сюда того парня и уберите свидетеля.
Мужчина в городской вилле спросил:
— Когда?
— Как только будет разумно.
— Хорошо.
— Адвоката тоже. Чтобы никаких связей не возникло.
— Хорошо.
— И позаботься о том, чтобы эти идиоты поняли, что они мне должны, много.
— Хорошо.
— И еще: скажи им, чтобы больше не беспокоили меня с подобным дерьмом.
Наполовину прикончив свою порцию тушеного мяса, Ричер спросил:
— Так почему заблокировали ту улицу?
— Может, там упал провод электропередачи, — ответил Петерсон.
— Надеюсь, нет. Потому что это выглядело бы довольно странно с точки зрения приоритетов. Вы оставили на целый час двадцать стариков замерзать на автостраде, а сами в это время караулили упавший провод в боковом переулке?
— Или, например, произошло ДТП.
— Ответ тот же.
— А это имеет значение? К тому моменту вы уже ехали в город.
— Машина простояла там час или два, ее следы почти полностью занесло снегом. Но ты сказал тогда, что в данный момент никто не может к нам приехать, поскольку все заняты.
— И не наврал. Тот коп был занят, он делал свою работу.
— Какую?
— Не твое дело.
— У вас большой участок?
— Достаточно.
— И все были заняты?
— Именно.
— И сколько из ваших парней сидело в припаркованных машинах и ничего не делало?
— Если тебя это беспокоит, поселись здесь, начни платить налоги и поговори с мэром или шефом Холландом.
— Я мог простудиться.
— Но ведь не простудился.
— Это еще неизвестно.
Они вернулись к прерванной еде и молчали, пока не зазвонил мобильный телефон Петерсона. Тот взял его, послушал, отключил и отодвинул свою тарелку в сторону.
— Мне нужно идти, — заявил он. — Ты подожди меня здесь.
— Я не могу, — сказал Ричер. — Они закрываются, уже десять часов. Официантка просто мечтает, чтобы мы отсюда убрались. Она хочет домой.
Петерсон промолчал.
— Я не могу пойти гулять, потому что не знаю, куда идти, да и холодно слишком, чтобы болтаться на улице.
Петерсон снова ничего не ответил.
— Я посижу в машине, а ты просто не обращай на меня внимания, — добавил Ричер.
— Ладно, — сказал Петерсон, но вид у него был не слишком счастливый.
Ричер оставил на столе двадцать долларов, и официантка ему улыбнулась. «И правильно сделала», — подумал он. За две порции тушеного мяса и кофе по ценам Южной Дакоты он оставил ей примерно шестьдесят процентов чаевых. Или вообще все было чаевыми, если Петерсон принадлежал к числу копов, которые ели в городе бесплатно.
Внутри «Краун вика» еще сохранился намек на тепло, Петерсон нажал на педаль газа, цепи ударились о землю, и машина помчалась по снегу, засыпавшему дорогу. Никакого другого транспорта, кроме снегоуборочных машин, воспользовавшихся тем, что снегопад временно прекратился, они не встретили. Их название вызывало у Ричера некоторое удивление, поскольку если они «уборочные машины», то должны убирать, а эти разбрасывали снег в разные стороны — значит, больше походили на бульдозеры. Но как бы там ни было, Петерсон промчался мимо них; он не останавливался на перекрестках, не ждал зеленого света, не тормозил.