Она искала струны, но нашла только штырь. Кроме щепок, ничего не осталось. Колки и струны, видимо, выбросили за борт. Она уползла обратно в тень, засунув штырь от виолончели в кобуру рядом с кольтом.
Очутившись под покровом надстройки, она встала на ноги. Следовало придумать, как поступить дальше. Она взяла в руки штырь и почувствовала, что ведет себя глупо. Присела на корточки, зажав автомат между ног, и уставилась в темноту, нависшую за носом судна. Над головой роились насекомые, привлеченные светом мостика.
Перед глазами стояло, как падает Филипп, в ушах звучал голос Мандамуса, умолкший от пистолетного выстрела, она снова наблюдала, как разлетается в щепки виолончель, ощутила, как боевики входят в нее, почуяла запах собственной горелой плоти, когда об нее тушили сигареты. Она вспомнила горящее небо, взглянула вверх и попыталась представить за тучами звезды. В полосе света, падающей с мостика, густо вились насекомые.
Она вошла внутрь судна.
В салоне было тихо и пусто, в воздухе стоял запах запекшейся крови и рассеявшегося дыма; вся нижняя палуба казалась безлюдной. Телевизионная каюта все еще пахла семенем. Она понюхала темный воздух, втянула в себя резкий животный запах, желудок свело судорогой.
Она вышла на лестницу и стала подниматься на мостик.
Из полуоткрытой двери капитанской каюты доносился храп. Она приоткрыла дверь пошире, ожидая, что сейчас раздастся скрип или храп прекратится. Ничего не скрипнуло; храп продолжался.
Она бочком протиснулась в дверь, на ходу распахнув ее еще шире, чтобы впустить побольше света. Не каюта, а целые апартаменты; напротив — еще одна дверь, тоже открытая. Подождав немного, пока глаза привыкнут к полумраку, она двинулась дальше, к спальне. Там пахло влагой и шампунем. На кровати, завернувшись в простыню, лежал человек, его руки были закинуты за голову, лицо обращено к углу переборки под иллюминатором.
Сукре. Его грудь была гладкой, почти безволосой; соски в полумраке казались совсем темными. Она тихо подошла к кровати, нащупывая кобуру на бедре.
Она склонилась к нему и поцеловала, ее волосы коснулись его лица. Он дернулся и проснулся, глаза сверкнули белым. Она немного отстранилась, и он, увидев ее, сначала немного расслабился, но тут же посмотрел выпученными глазами и хотел вскочить, руки сначала схватились за простыню, прежде чем он успел сунуться под подушку.
Но было поздно, она уже приставила ему к груди штырь от старой виолончели и надавила на него основанием обеих ладоней, налегла всей тяжестью; штырь воткнулся между ребер и прошел в сердце.
Он пытался ударить ее по лицу, но она уклонилась; продолжая одной рукой покачивать штырь в его груди, другой она вытащила из-под подушки пистолет. Он издал один только булькающий звук, как будто полоскал горло, и около рта и вокруг дырки в груди начали расползаться два темных пятна; лунно-белые простыни там, где пролилась его кровь, почернели. Последний звук, который он издал, когда его грудь опала, удивил ее, но потом она поняла, что этот звук исходил не изо рта, а из раны, проделанной штырем. Одно мгновение ее взгляд задержался на кровавых пузырьках.
Она положила пистолет, еще один кольт, в карман куртки. На ночном столике лежала карманная рация, она взяла ее и тоже засунула в карман брюк. Штырь от виолончели оставила как есть. Она ужасно боялась, как бы он вдруг не ожил, поэтому крепко прижала большим пальцем его правый глаз, приставив пистолет ему к уху, и надавила изо всех сил, но ничего не произошло. Она с содроганием отдернула руку, внезапно испугавшись, что глаз лопнет и жидкость потечет по его щеке.
Она решила, что Сукре действительно мертв. Бросив свой автомат, взяла его «Калашников», потому что этот был с прицелом ночного видения. На столике лежал «узи»; она прихватила и его, с глушителем и запасными магазинами. Оружием она нагрузилась до предела и, покидая каюту, вынуждена была идти очень осторожно, чтобы не брякнуть железом.
Мостик пропах табачным дымом, но там никого не было. Она почувствовала себя обманутой. Заглянула во все каюты на палубе, даже в ту, где Оррик убил первого боевика, но ни в одной из них никого не застала.
Она спустилась на следующую палубу.
Ничего. Она взглянула сквозь жалюзи выходящего на нос иллюминатора и увидела, что там кто-то стоит; свет с мостика слабо высветил силуэт человека. Она почесала в затылке, снова вышла в коридор, постояла около трапа, но ни снизу, ни сверху не доносилось ни звука. Она вернулась на главную палубу и вышла на смотровой мостик, расположенный под козырьком. Человек все еще был там. Казалось, он стоял на носу на том месте, где все было усеяно щепками от виолончели, и, опершись руками на поручни, высматривал что-то в той стороне, где над водой смутно мерцали отдаленные огни «Накодо».
Она вытащила из-под погона берет, натянула его на голову, прибрала выбившиеся из-под ленточки от юкаты волосы и спокойно двинулась к стоящему мужчине. Попутно она снова покосилась на мостик, но там по-прежнему было светло и пусто.
Он так и не услышал ее шагов, пока она не подошла к нему почти вплотную. Он обернулся, бросил на нее взгляд и снова уставился вдаль, и уж только затем повернулся к ней с озадаченным выражением.
Она обрушилась на него в тот миг, когда озадаченность на его лице начала сменяться выражением подозрительности и он потянулся к своему автомату. Но ее был уже наготове — и врезался снизу вверх в его подбородок, откинул его голову назад, отбросил его от фальшборта. Боевик рухнул на палубу, как сломанная кукла.
Он не был среди тех, кто насиловал ее, поэтому у нее не хватило духа убить его просто так. Она оттащила его к правому якорному ящику, обезоружила, впихнула в якорный ящик, тихо закрыла люк и завинтила барашек. Таскать на себе столько железа было слишком тяжело, поэтому она выбросила все его оружие и один кольт в воду. Снизу донесся негромкий всплеск. Она крадучись снова направилась к главной надстройке судна.
Тут- то она нашла остальных.
Они играли в карты, собравшись внизу под световым люком неподалеку от надстройки. Из люка поднимался дымок; табак и травка. Она заглянула через край люка и увидела стол, банки «сан-мигеля», чей-то толстый косяк, карты и руки игроков.
Она давно уже не курила никакой дури. Она лежала, прижавшись плечом к выпуклому краю люка, и вспоминала, затем тихо взяла гранату, с щелчком нажала рычажок, вытащила чеку и начала шепотом считать: «один-и-слон, два-и-слон, тли-и-слон, четыле-и-слон, пять-и-слон»; еще не кончив отсчет, она приподнялась и, мысленно все так же посмеиваясь, уронила гранату в световой люк.
Она слышала, как граната стукнула о стол, слышала несколько удивленных вздохов, но не слышала отскока, и вот под ней содрогнулась палуба, из отверстия люка вырвалось облако подсвеченного дыма, крышка отлетела на петлях и разбилась вдребезги о настил, а звук, оглушительный, как столкновение планет, ударил ей по ушам, словно школьный хулиган.
Она полежала, выжидая. В ее ушах опять шумело и звенело, но это был надоедливый внутренний шум. Достав кольт, она приподнялась и заглянула в каюту, но сквозь дым ничего внизу нельзя было рассмотреть. Приподнявшись повыше, она просунула в люк голову и пистолет, потом голову, пистолет и туловище до пояса, осмотрелась и пришла к выводу, что все или мертвы, или очень близки к этому. Подождав, пока дым немного рассеется, прислушалась, одновременно наблюдая за мостиком и боковыми проходами на верхней палубе по краям надстройки.