– Убийство? – спросила журналистка несколько деревянным голосом, словно не зная, как именно реагировать на его слова. – В нашем отеле? Уже успели?
– Почему вы не спрашиваете, кого именно убили?
– Я должна спросить? Надеюсь, не кого-то из моих знакомых?
– Именно так. – Ей было трудно выдерживать его взгляд. Она отвела глаза и вдруг вскочила со стула.
– Не пытайтесь устраивать здесь сеанс гипноза, – крикнула Сада, – я ничего не знаю и никого не убивала! А вы приходите в мой номер, садитесь в кресло и говорите тоном прокурора. Мне ничего не известно.
– Весь отель уже знает про убийство, которое было совершено на девятом этаже.
– А я не имею отношения к вашему отелю.
– Сядьте, – попросил Дронго таким тоном, что она невольно подчинилась. Юбка поползла наверх, у нее действительно были очень красивые ноги. Нужно обладать выдержкой, чтобы смотреть ей в глаза, а не на ее ноги. Журналистка, очевидно, тоже поняла свою силу и его слабость, когда он отвел взгляд от ее задравшейся юбки и длинных ног. И усмехнулась, довольная собой. Во все времена мужчинам трудно было устоять перед женским очарованием.
– Вам даже неинтересно, кого убили? – спросил Дронго, делая определенное усилие, чтобы вернуть разговор в нужное русло.
– Нет. Мне абсолютно наплевать. Я женщина, и мне интересны умные и состоявшиеся мужчины.
– Вы еще и журналистка.
– Это во вторую очередь. И не нужно мне напоминать о моих профессиональных обязанностях. Вы не мой шеф-редактор, и я не обязана готовить для вас ежедневную колонку.
– Убили немецкого журналиста Питера Зегера, – сказал Дронго, глядя ей в глаза.
Спокойная реакция уверенной в себе женщины. Сада явно знала об этом убийстве. Дронго ее не удивил.
– Вы знали об этом?
– Нет. Откуда я могла узнать. Убили герра Зегера? Какая жалость. Хотя он никому из наших не нравился. Вечно угрюмый, мрачный, малоразговорчивый тип. С такой постоянно небритой физиономией. Есть мужчины, которые считают, что это придает им сексуальный шарм. И они бреются раз в несколько дней. По-моему, это глупо. Такие мужчины выглядят как обычные грязнули, не умеющие за собой ухаживать.
– Я стараюсь бриться ежедневно.
– Это заметно. И парфюм у вас очень хороший.
– Простите, но мы говорим не о моем парфюме. Об убийстве Питера Зегера.
– Я не понимаю, почему мы вообще о нем говорим. Он не был ни моим близким другом, ни моим знакомым, ни моим коллегой. Так, шапочное знакомство. Виделись несколько раз. Почему я должна плакать и рвать волосы из-за убийства этого немца? И самое главное, мне непонятно, почему вы пришли с этим ко мне. Неужели вы действительно считаете меня убийцей?
– Я пришел узнать все, что вы можете рассказать об этом убийстве.
– И напрасно потеряли время. Мне приятно принимать вас у себя в номере, хотя он явно не предназначен для приема гостей. Но я вам ничего больше сказать не могу.
– Вы ничего не можете вспомнить?
– Ничего. Я видела его вчера на банкете. Сегодня мы с ним не встречались. Это абсолютно точно. Мне кажется, что вы должны помнить. Сегодня, сразу после завтрака, я уехала на экскурсию вместе с господами Мовсани и Хитченсом. И меня не было весь день в отеле.
– Потом вы вернулись и направились в свой номер.
– Все правильно.
– А примерно в половине седьмого вы снова оказались в номере господина Мовсани.
– Это он вам об этом сказал?
– Нет. И вы прекрасно знаете, что он не мог мне этого сказать.
– Неужели стал таким скромным? – Сада вспеснула руками, и юбка задралась еще выше. Это было уже почти неприлично, и ему пришлось сделать определенное усилие, чтобы смотреть ей только в глаза. Она чувствовала, что ему неловко, и умело пользовалась этим.
– В это время он сидел вместе со мной в баре нашего отеля, – пояснил Дронго. – А теперь расскажите мне, что вы увидели в его номере и зачем туда вернулись.
– Оставила заколку на столе в гостиной, – спокойно пояснила журналистка. – Вот она, видите, я заколола ею свои волосы. Очень хорошая вещичка. Фирма «Александер» в Париже.
– Знаю, – кивнул Дронго, – на улице Фобур сен-Оноре.
– Браво. Вы действительно человек, разбирающийся в современной моде. Я зашла за этой заколкой и взяла ее. Затем ушла. Вы довольны?
– А как вы вошли, если дверь была закрыта и самого хозяина не было в номере?
– Дверь была открыта.
– И, уходя, вы ее закрыли?
– Зачем? Я оставила ее открытой. Как и раньше.
– И вы ничего не видели.
– Нет, ничего. Извините, но мне кажется, что вы повторяетесь. Я действительно ничего не знаю. И мне нечего вам сказать. Если бы я могла сообщить вам хоть какие-нибудь сведения о погибшем, я бы обязательно рассказала вам, кто именно ударил его по голове. Но я этого не знаю. Извините меня, но мне кажется, что вам лучше уйти. В другое время и при других обстоятельствах я бы с удовольствием вас приняла. И в своем номере тоже. Но только не сегодня.
– Мовсани не придет на ужин. Он вообще собирается сразу уехать в аэропорт.
– Это его право. Если он боится, то пусть уезжает. А я собираюсь идти на ужин. Еще что-нибудь?
– Нет. Все понятно. Вы зашли и забрали свою заколку, которая лежала на столе. Все правильно?
– Верно. – Она даже улыбнулась гостю.
– Только одно маленькое обстоятельство, – улыбнулся он в ответ, – я был там за несколько минут до вашего появления. Никакой заколки на столе не было. Она, возможно, осталась в ванной комнате, куда вам следовало пройти через спальню. Но в гостиной ее не было. Иначе я бы заметил.
Улыбка сползла с ее лица.
– Значит, вы не заметили, – злым голосом ответила Сада Анвар, – вы в последнее время проявляете удивительную беспечность, господин эксперт. Наверно, вы просто ее не заметили. Надеюсь, что мы закончили с вашими вопросами. Или вам интересно, как именно я провела сегодняшнюю ночь, и об этом вы тоже будете меня спрашивать?
– Не буду, – ответил Дронго. – Точно знаю, что было не очень интересно.
– Вы хам. Убирайтесь отсюда, – разозлилась журналистка.
Эксперт-криминалист поднялся. Сделал два шага по направлению к дверям. И неожиданно обернулся.
– Последний вопрос, – сказал Дронго, глядя ей в глаза. – Откуда вы узнали, что его убили, ударив по голове? Ведь в разговоре с вами я ни разу об этом не упомянул.
Сада открыла рот, чтобы ответить, и не нашла, что именно сказать. И чем больше длилось это молчание, тем более испуганным и встревоженным делалось выражение ее лица.