— Вы за ним следите. — Бен опустился рядом на корточки и вопросительно посмотрел на Джо. — Он вас беспокоит. Почему?
Джо пожал плечами.
— Для меня отец Барнабас — загадка. Может быть, он совсем не такой, каким представляется.
Бен бросил взгляд в сторону уходящего священника.
— Но вам-то с чего беспокоиться? Все хорошо.
— Да? Откуда ты знаешь?
— Разве вы не видите? Он же светится изнутри. Как и вы.
— Я? — Джо покачал головой. — Вряд ли.
— Ну, может, не совсем так. Его сияние глубже, мягче. Но он точно светится. — Бен улыбнулся. — Он хочет помочь. Только помочь. Вам не о чем беспокоиться.
Что Бен может знать? В его понимании все хорошие, даже Тед Даннер. Как верить такому?
И тем не менее Джо верил. Верил каждому произнесенному Беном слову. Безумный.
Хотя… почему безумный? Может быть, Бен, с его ясностью и чистотой, видит то, что недоступно другим?
— Знаешь, я отсюда никакого сияния не вижу, так что лучше пойду и пригляжу за ним сам. Скоро вернусь. — Он повернулся и зашагал к деревьям, под одним из которых сидел на траве священник.
— Что-то случилось? — спросил отец Барнабас, подняв голову. — Я могу помочь?
— Да. — Джо подошел ближе и остановился перед ним. — Можете перестать изображать из себя святого мученика и хоть на время забыть про свои обязанности, обеты и профессиональные клятвы. Мне надоело постоянно оглядываться и спрашивать себя, не собираетесь ли вы толкнуть меня под автобус. Я хочу утром идти за Даннером с ясной головой.
Священник удивленно поднял брови.
— О чем вы?
— Бен говорит, что вы светитесь. У меня его способностей нет. Я самый обычный коп, обеими ногами стоящий на земле. Мне нужно знать, вы настоящий или фальшивка.
— Всякое бывает. Как и у каждого из нас.
— Да, но думаю, что Бен в этом авторитетнее и нашел правильные ответы.
— Похоже, вы прониклись верой в его способности.
— Мне это нужно сейчас. Верить во что-то или в кого-то. Я нуждаюсь в этом.
Отец Барнабас улыбнулся.
— Как и я. Поэтому я хотел побыть наедине с собой.
— Поговорите со мной. Почему вы идете за Даннером? Не потому ли, что он слишком многое о вас знает? Может быть, что-то особенное о деле Эзры Бонафеля?
— Я не вправе обсуждать судебные решения.
— К черту! В любом случае я это узнаю. Один из коллег Кэтрин из ЦРУ сейчас этим занимается. У него свои подходы, даже к материалам закрытых дел.
Отец Барнабас уже не улыбался.
— Не сомневаюсь. ЦРУ бывает очень эффективным и… безжалостным. Но ему следует быть очень осторожным.
— Почему?
— Передайте ему, чтобы бросил это дело, Джо.
— Расскажите мне. Что такого грязного было в этих протоколах, что на них наложили гриф секретности? Почему судья пошел на это?
Отец Барнабас молчал.
— Почему? — повторил Джо. — Почему судья принял такое решение?
Священник пожал, наконец, плечами.
— Потому что я попросил его об этом.
— Попросили? Почему?
— Потому что обнародование материалов могло причинить серьезные неприятности беззащитным людям. — Он покачал головой. — Вы ведь от своего не откажетесь, да? Если я расскажу, отзовете этих церэушных ищеек?
— Может быть. Если решу, что вы говорите правду. А иначе… Они ведь докопаются до самого дна, это я вам обещаю.
Священник невесело улыбнулся.
— Суровый вы человек, Джо. — Он отвернулся. Скользнул взглядом по темному горизонту над горным кряжем. — Обвинение по делу Эзры Бонафеля выдвинула его мать, Дороти. Заявила, что я посредством гипноза имплантировал ее сыну ложные воспоминания. Эти воспоминания касались сексуального надругательства, которое совершил над Эзрой его отец. Миссис Бонафель не желала этому верить, хотя сам Эзра считал, что она обо всем знала.
— Чем она подкрепляла свое обвинение?
— В свое время я поместил в медицинских журналах несколько заметок о возможности имплантации или стирания воспоминаний. Эзра блокировал то, что случилось с ним в детстве, но во время терапевтических сеансов память стала возвращаться. Миссис Бонафель просто обезумела. Она любила сына и не могла признаться даже себе самой, что допустила такое в своем доме. Ей нужно было найти виновного.
— И виновным оказались вы?
— Да. Миссис Бонафель убедила сына в том, что его настоящий враг не она, а я. Мне с самого начала было ясно, что у нее нет ни малейшего шанса выиграть дело и что расследование гораздо больше навредит ей самой и Эзре, чем мне. Я пытался убедить ее отказаться от обвинений, но она и слушать не хотела. Все, чего мне удалось добиться, это перенести слушания в небольшой городок к югу от Атланты, чтобы не привлекать внимания публики.
— Она проиграла?
— Да. А через две недели после вынесения судебного решения у нее случился нервный срыв. Сын остался с ней. Надеюсь, сама ситуация, требующая от обоих заботы друг о друге, поможет им исцелиться.
— А что помогло исцелиться вам?
— Сознание того, что я делал благое дело. — Священник нахмурился. — И тогда же я осознал, что моим пациентам может потребоваться помощь, оказать которую я не в состоянии. Пришлось серьезно все обдумать. — Он снова посмотрел на Джо. — Оставьте все, как есть. Если протоколы всплывут, для Эзры и его матери это может стать слишком сильным ударом. Надеюсь, Господь помог им забыть ту боль, через которую им пришлось пройти.
— Горечи, ожесточения у вас не осталось?
— С какой стати?
Удивительно. Женщина, эта миссис Бонафель, сделала все, чтобы опорочить его и уничтожить, а он говорит, что не затаил на нее обиды. Секунду-другую Джо смотрел на собеседника со смешанным чувством. Но нет, отец Барнабас говорил совершенно искренне.
— Нет повода…
— Вы мне верите?
— Верю. — Джо отвернулся. — Больше ничего сделать не могу. Кто я такой, чтобы спорить с человеком, которого Бен считает золотым.
Священник усмехнулся.
— Мало того, что я «сияю», так теперь еще и «золотой»? Должно быть, на мне и впрямь благословенье Божие.
Джо оглянулся через плечо.
— Знаете, возможно, вы и правы.
Уткнувшись подбородком в колени, Бен сидел у костра и задумчиво смотрел на огонь. Джо опустился рядом. Наступил подходящий момент. Некоторое время он молчал, потом спросил: — Ты никогда не думал о том, что Тед Даннер делает за тем хребтом?
— Нет. Я видел, что он не хочет ничего говорить. Я тоже не хочу, чтобы кто-то узнал о некоторых вещах. Но ему было приятно видеть меня здесь, когда он возвращался. Сначала я думал, что он такой внимательный просто из вежливости, но теперь думаю, что он был так же одинок, как я.