Какой-то подошедший справа мужчина попытался присоединиться к их разговору, Элина почувствовала, что он подходит, повернулась с приветливой улыбкой, широко улыбнулась, и они все трое стали ждать, когда в беседе наступит еле заметная ритмическая пауза, которая даст возможность новому собеседнику вступить в разговор. Мужчина, с таким жаром просвещавший Элину, запнулся; затем сказал с принужденной улыбкой: — Приветствую вас, судья Куто, как поживаете? Очень много народу, верно? Я как раз приоткрывал для миссис Хоу некоторые наши профессиональные секреты…
Элина обвела помещение взглядом и увидела своего мужа в другой группе гостей — зафиксировала, где он стоит. На таких приемах он обычно стоял почти все время на одном месте — люди подходили к нему, окружали его, наконец, отходили, а он продолжал стоять на тех же двух — трех квадратных футах пола. Сейчас он оживленно беседовал с двумя мужчинами, одного из которых Элина узнала: это был помощник юриста, специализирующегося по налоговым делам, которого Марвин нанял несколько месяцев тому назад представлять свои интересы в налоговом суде; министерство финансов предъявило какие-то претензии к доходам Марвина, — сложная история, которой Элина не понимала и не пыталась понять. Марвин сказал ей, что это не имеет существенного значения.
Теперь лицо Элины приняло наиболее свойственное ей выражение — на нем появилась полувежливая, полудетская улыбка. Элина была где-то в Детройте, в большой, словно зал, комнате с натертыми полами и множеством цветов, где официанты в белых куртках обносили гостей напитками — черные официанты в белых куртках. Кто-то говорил с ней. Обращался к ней. Прямо к ней. Нет, говорили о ней — надо слушать.
— Да, так вот я говорил миссис Хой, что нет такого человека, который мог бы действительно уничтожить ее, уничтожить без остатка, — продолжал ее собеседник, — Если, конечно, это не настоящий профессионал… Возьмем другой пример: тело зарывают в уединенном месте, надеясь на разложение. Раньше часто так поступали! Но теперь у нас всюду роют, знаете ли, — строят новые дома, и торговые центры, и… Очень трудно найти место по-настоящему уединенное — и всего-то каких-нибудь шесть футов, — чтобы вырыть могилу, которая через несколько месяцев не будет разворочена бульдозером… Разве я не прав, судья Куто?
— Зовите меня, пожалуйста, Карл! Мы же не в суде! — любезно сказал Куто. И подмигнул Элине. Красивый седеющий мужчина в пиджаке с модными узкими лацканами и рубашке в зеленую и розовую полоску; Элина заметила, что у него жемчужные запонки.
— Даже, скажем, уничтожить на трупе половые признаки — и то трудно. Если довериться процессу разложения, так называемому естественному процессу распада, все равно вы своей цели не добьетесь, а если засыпать труп известью, как это делают в романах и в фильмах, это лишь поможет его сохранить. Вы это знали?
— Да, — сказал Куто.
— Я имею в виду миссис Хоу, — холодно заметил мужчина.
— Я этого не знала, — сказала Элина.
— Да. И вы еще какое-то время после смерти будете оставаться женщиной, несмотря на процесс разложения, — вы это знали? Представим себе, что ваш убийца — человек очень изобретательный — разрезал вас на куски и захоронил эти куски в разных местах… и представим себе, что полиция вызывает меня, — что я делаю? Для начала я просто изучаю кости и тут же могу сказать полиции, какого вы пола. Не говоря уже о матке…
— О чем? — переспросил Куто, потягивая виски.
— О матке. В женских трупах, почти полностью разложившихся, — я говорю это серьезно: почти полностью разложившихся — часто удается обнаружить матку, матка остается после распада всех других органов.
Элина улыбалась. Нет, она не улыбалась. В приливе внезапно охватившей ее паники она смотрела на этого мужчину, который продолжал говорить, но уже ничего не слышала. Потом она все-таки улыбнулась, чтобы показать свой интерес, и удивление, и…
Теперь говорил судья Куто. Официант прошел за его спиной, и он вынужден был шагнуть вперед; он раздраженно оглянулся, держа стакан у самой груди, чтобы не задеть Элину. Столько народу — и не сосчитаешь. Впрочем, нет — сосчитаешь. Если бы у Элины было время, она, конечно, всех бы могла пересчитать. Она могла бы пересчитать и квадратики паркета, если бы было время. Если бы было время, она могла бы пересчитать лампочки на потолке, сколько пар глаз, сколько запломбированных зубов.
Ее начало трясти.
А Куто что-то говорил, пригнувшись к ней. Еле заметно, но упорно правым локтем он оттискивал того, другого, почти бессознательно, медленно, постепенно продвигая локоть, руку и, наконец, все плечо — осторожно, мягко и, возможно, неосознанно, в то время как тот. другой, нервно потягивал виски и несколько раз открывал рот, чтобы заговорить, но никак не мог прорваться. Элина взглянула поверх острого серого плеча Куто и заметила, какие странные у того, другого, скошенные резцы — они казались чуть другого цвета, не такие белые, как остальные зубы.
В то день я узнала нечто новое о моем теле: они сказали, что матка не разлагается.
Тогда как же избавиться от нее?
Они ведь не сказали, что она ссыхается, если там не было младенца, благодаря которому она была бы влажной и эластичной. Они сказали, что она не разлагается, не горит, не исчезает, а остается, как пряжка от туфли, или часть зубного моста, или одна из этих маленьких окаменелых рыбок, которые можно купить за несколько долларов и поставить на полочке в кабинете мужа, у всех на виду — как чашечку с блюдцем.
Мне было очень холодно, но я не дрожала.
Происходило это в 1965 году.
Потолок большой элегантной комнаты был из чего-то белого, чего-то казавшегося очень легким, словно сгустившаяся пена, — таинственный синтетический материал, похожий на сгустившееся облако; материал, Элине неизвестный. Она думала о том, что где-то глубоко внутри нее находится влажная эластичная матка — вот только где?.. Судья Куто говорил ей что-то с приятной благожелательной улыбкой; она была благодарна ему за то, что он говорит, так как это избавляло ее от необходимости поддерживать беседу, — он, собственно, и не ждал от нее этого, только бы она слушала. Значит, надо слушать.
Еще какой-то мужчина, протиснувшись сквозь толпу, присоединился к ним. Седеющие рыжие волосы, грустно — веселые глаза с набрякшими под ними мешками, крупные пальцы сжимают стакан. Судья Куто подвинулся, чтобы дать ему место. Теперь вокруг Элины было уже несколько мужчин, и она знала, что может быть спокойна: говорить ей не придется. Она подняла взгляд вверх, к потолку, который был куда менее замысловатым, чем пол. Там никаких теней, никаких отсветов, никаких отражений, похожих на людей… Зато было много света, люминесцентных ламп, утопленных в потолке, почти скрытых, затаившихся. Их ровный свет озарял большую комнату вплоть да самых дальних углов. Наверное, люминесцентные лампы тихо, могуче гудели, но Элина этого не слышала. Где-то гудел, вибрируя, гигантский кондиционер, но Элина и его не слышала. Люди медленно передвигались по комнате, переходили с одних квадратиков паркета на другие, улыбались, беседовали, узнавали друг друга, понимали, что им ничто не грозит в обществе друг друга, когда они переходят из одной части комнаты в другую. Все можно подсчитать. Никаких оснований для паники.