Сашок же после схватки на графских развалинах как в воду канул. Его искала милиция (Кравцов сделал-таки заявление про утреннее происшествие на руинах – решив, что данное седому человеку обещание молчать относится лишь к находке тела Костика) – но искала безуспешно. Его искали люди «седого» – сомнений в этом не было, шеф сей неведомой организации спустя сутки вновь приехал в Спасовку, и битых два часа расспрашивал писателя о самых мельчайших деталях последних событий. Более того – «седой» обещал позвонить, если поиски увенчаются успехом. Однако – до сих пор не позвонил…
Надо думать, Сашок залег на дно, зализывая раны. Наверняка имел надежное убежище, где и провел три года после побега из Саблино. И оставался постоянной угрозой, способной в любой момент возникнуть на горизонте.
«Седой» не позвонил – зато позвонила Наташа. Странная получилась с ней беседа… Скомканная… Сообщила коротко: с ней и с детьми все в порядке, местонахождение свое назвать вновь отказалась. Эмоциональный и сбивчивый рассказ Кравцова о последних похождениях Сашка выслушала с легким скепсисом – но комментировать никак не стала. Сказала, что рассталась с Сашком два дня назад и больше его не видела… От личной встречи с Кравцовым уклонилась, но еще раз попросила ничего не рассказывать мужу. Вернее, «бывшему мужу» – именно так она выразилась. Вот и весь разговор.
Кравцов «бывшему мужу» не мог бы ничего рассказать при всем желании. Завершив двухдневную пьянку, Козырь неведомо куда исчез из Спасовки – дом Ермаковых стоял пустой и запертый. Вялая попытка дозвониться и объясниться успеха не принесла: мобильник не отвечал, секретарша на работе проинформировала коротко, никак не конкретизируя: начальник в командировке, когда вернется – неизвестно. В общем, где и чем сейчас занимается Пашка-Козырь – оставалось тайной за семью печатями…
Господин писатель, не мудрствуя лукаво, воплотил в жизнь решение, спонтанно пришедшее после находки тела Костика – остался жить в сторожке «Графской Славянки». Благо с формальной точки зрения имел на это полное право – трудовой договор с ним никто не расторгал.
Казалось – здесь, рядом со старыми руинами, непременно вскоре что-то произойдет, отложенная схватка продолжится… Однако – не случалось ничего экстраординарного или просто необычного. Наваждение, посетившее Кравцова ранним утром после ночи на Чертовой Плешке: возродившийся в первозданном виде дворец и обращавшийся к писателю странный голос, – стало последним событием, которое можно назвать неординарным…
После наступил мертвый штиль.
Действительно все закончилось? Действительно они с Адой поставили на Плешке точку в чужой игре?
Или – наступило затишье перед бурей?
Кравцов склонялся ко второму варианту…
Позавчера он не выдержал – решил сам начать партию. Белые начинают и выигрывают… Имеющаяся информация (если говорить начистоту, большей частью состоявшая из смутных догадок) позволяла предпринять кое-какие шаги. Задуманные давно, но отложенные ввиду начавшейся свистопляски…
Но сначала стоило обезопасить тылы.
Кравцов поехал в город, забрал машину из тянувшегося три месяца ремонта, лихой кавалерийской атакой сломил сопротивление ошарашенной тещи – и увез Танюшку и Сережку на Карельский перешеек, в Семиозерье. Путевки купил на месте, на две смены подряд. Переплатить за срочность пришлось изрядно – но в деньгах недостатка не было, очень кстати подоспела пара гонораров…
И вот теперь он возвращался – напряженный, кипящий злым азартом, готовый к схватке.
Начну с Архивариуса, решил Кравцов. Именно так. Первым делом в Царское Село, к Архивариусу…
Свое решение он смог исполнить лишь на следующий день.
4
Ничего рассказывать Кравцову о себе не пришлось. Архивариус и без того все знал. И не преминул сей факт тут же продемонстрировать.
– Вы – писатель Кравцов, бывший офицер, автор книг… – Он перечислил все романы, в том числе пока неопубликованные, хотя ничего подобного ему о себе Кравцов не сообщал – даже не сказал, что писатель. – То-то мне показалось, что для студента-историка – коллеги Валентина – голос больно солидный.
Оперативно, ничего не скажешь. А ведь в архивах эти сведения пока не пылятся…
То, что Пинегин оказался студентом истфака, стало для Кравцова новостью. Подсознательно он считал – хотя Козырь в своем рассказе выбранный Валентином вуз никак не конкретизировал, – что парень учился на инженера.
Он коротко пояснил, что коллегами с Валей они были на другом поприще. И добавил:
– У меня о вас тоже сложилось несколько иное представление…
– Книжный червь, дистрофик в очках с линзами толщиной в палец? – улыбнулся Архивариус.
Улыбался он хорошо. Улыбка делала его лицо с волевыми скулами почти красивым.
«Несколько иное представление…» – это мягко сказано. Когда открылась дверь – несокрушимо-броневая, украшенная линзой видеокамеры – Кравцов поразился. Перед ним оказался мужчина с руками и плечами атлета – казалось, короткие рукава летней рубашки готовы вот-вот лопнуть от напора бицепсов. А кулаки… На обладание такими кулаками стоило бы получать лицензию, как на оружие самообороны повышенной мощности. Но – у Архивариуса не было ног. Обеих, выше колена. Встретил он Кравцова на инвалидном кресле-коляске.
Впрочем, оно оказалось не тем уродливым сооружением, в очереди за бесплатным получением которого неимущие инвалиды стоят годами – но суперсовременным, сверкающим хромом и никелем. И раскатывало по квартире своим ходом с мерным жужжанием. Кресло было оборудовано массой приспособлений – Кравцову даже показалось, что в подлокотник вмонтирован экранчик мини-компьютера. Сохранить же подобную осанку в инвалидном кресле мог лишь человек, много лет проносивший военную форму.
– Что делать, – продолжал Архивариус. – По не зависящим от меня обстоятельствам пришлось сменить работу. Мышцы – какие остались – стараюсь поддерживать в прежней форме. А зрение вот отчего-то не портится, так что уж извините за отсутствие очков…
– Где вы служили? – полюбопытствовал Кравцов. Он не сомневался, что еще много лет обрубки ног Архивариуса рефлекторно вздрагивали, если произнести командным голосом: «Товарищи офицеры!»
Архивариус внимательно взглянул на него и сказал после короткой паузы:
– Я служил в КГБ. Вы разделяете предубеждение многих ваших коллег против Конторы?
– Я всегда уважал и сейчас уважаю эту организацию, – ответил Кравцов.
Он ничуть не кривил душой. Сколько бы ни брызгали на КГБ ядовитой слюной молодые реформаторы и старые диссиденты, – по мнению Кравцова, уважения (не любви!) Комитет заслуживал по простой причине: туда отбирали лучших. Отовсюду. Например, задолго до выпуска в его институте пару-тройку самых толковых ребят на курсе приглашали по одному в кабинет проректора. А там вежливые люди в хороших костюмах предлагали после защиты диплома интересную и перспективную работу в вычислительном центре Большого дома на Лубянке (учился Кравцов в Москве). Предлагали лучшим. А на прокуренных кухнях диссиденствовали в основном неудачники и троечники…