Потом он увидел. Увидел этот самый карандаш, и как он жил, и кем он был, и какие у него случились проблемы, и как он с ними боролся…
Он не видел текста, стремительно возникающего на экране. Не видел клавиш. Он оказался там. Внутри. В глупой сказке о глупом предмете…
Когда на экране появились слова «Тут и сказке конец», Кравцов медленно, походкой сомнамбулы, добрался до холодильника и достал припасенную на всякий случай поллитровку… Он прозрел! Сто наркомовских грамм принять по такому случаю полагалось… Он не задумывался о возможном качестве родившегося текста, и о том, что вернувшийся дар может и не коснуться создания триллеров, и о том, что карьера детского писателя-сказочника никогда его не привлекала… К чему задумываться? Только что, сию секунду прозревшему человеку все равно, что перед глазами – картина Рафаэля или панорама городской свалки, важен сам процесс…
Он выпил законные наркомовские и стал читать – медленно, вдумчиво. Потом – еще медленнее, внося необходимые правки. Теща, понятно, не оставит от сказки камня на камне… Не суть. Процесс пошел!
Кровавые мальчики исчезли из глаз.
Надолго ли?
Жил-был Карандаш. Жил в стакане, что на столе у Сережки. Их там много жило, карандашей. Но все были острые, а этот – тупой. Обидно.
Другие дразнились:
Тупой – геморрой!
Тупой – рот закрой!
Тупой – штаны с дырой!
Тупой! Тупой! Тупой!
Он хотел объяснить:
– Я не тупой, я просто незаточенный…
Куда там… Дразнили пуще прежнего, вовсе уж неприлично. Так жить нельзя. И Карандаш пошел к Точилке. (Карандаши часто гуляют, когда их никто не видит. Порой забредут куда-то – вовек не отыскать. Так и приходится идти в школу – без них.)
– Добрый день! Поточите меня, пожалуйста!
Карандаш был тупой, но очень вежливый. По жизни это помогало, хотя не всегда.
Точилка оказалась китайской. Красивая, в виде собачки. Морда у собачки-точилки улыбалась. А карандаши ей засовывали… В общем, с другой стороны.
– Сиво-сиво? – сказала Точилка по-китайски. – Мая-твая не панимай…
Вежливый Карандаш объяснил:
– Уважаемая Точилка! Разрешите мне засунуть, то есть засунуться, в общем, залезть вам в…
Он сбился и замолчал. Карандаш был молод и застенчив. И в первый раз имел дело с точилками.
Но Точилка поняла.
– Сунь-сунь? Эта мозина… – сказала она по-китайски. И добавила на чистом русском:
– Деньги гони!
Денег у Карандаша не было.
– А без денег никак?
– Сиво-сиво? – снова сказала Точилка. – Мая-твая не панимай…
Карандаш отправился к Рублю. Тот давным-давно закатился в щелку и лежал там, никем не замеченный.
– Уважаемый Рубль! Не могли бы вы дать… дать мне… в общем, дать мне себя, чтобы…
Карандаш опять сбился. Но Рубль все понял, он был очень умный. У него даже имелась голова – большая, лысая, изображенная в профиль.
– Вег'нуться в г'ыночные отношения… – вздохнул Рубль. – Заманчиво, заманчиво… Увы, батенька, увы. Я неденоминиг'ован и сг'едством платежа послужить вам не смогу.
Карандаш не знал таких слов. Но понял, что ему опять отказали.
Рубль наморщил лысину и добро прищурился.
– Но дам вам совет, батенька. Тут недавно пг'олетал Доллаг'. Падал… Очевидно, на пол. Попг'обуйте договог'иться с ним…
– Спасибо, уважаемый Рубль. До свидания.
Доллара на полу Карандаш не нашел. Наверное, тот снова поднялся. Доллар надолго не падает.
В стакан Карандаш не вернулся. Ну их, этих острых, что считают себя умными. Грустный и несчастный Карандаш лежал на полу. Пыльно и скучно, зато не дразнят.
Там его и нашла Танюшка. И тут же радостно прокричала эту новость:
– Я нашла карандаш!!!
– Это мой! Отдай! – восстал Сережка против наглого передела собственности.
Счастье – это быть кому-нибудь нужным, подумал Карандаш, когда с двух сторон в него вцепились четыре руки. И стал счастлив.
Он счастлив до сих пор. Вернее, они – две половинки карандаша. Никто не дразнит их тупыми, обе заточены. Обе при деле: пишут, чертят, рисуют, подчеркивают, ковыряют в ухе… Регулярно навещают Точилку. Правда, после каждого визита становятся короче. Скоро совсем кончатся. Тут и сказке конец.
1
Романный герой – если уж не получилось умереть с любимой женой в один день – просто обязан хранить верность усопшей супруге в течение хотя бы десятка глав после похорон. Закон жанра.
В романах писателя Кравцова действовали другие герои – да и сам он был другим. Нельзя любить мертвых, и невозможно изменить мертвым, – можно лишь хранить о них светлую память. По крайней мере, Кравцов считал всегда именно так.
Короче говоря, новая женщина в жизни Кравцова появилась через два месяца после гибели Ларисы. Появилась и быстро исчезла. Потом появилась вторая, третья – и тоже не задержались. После расставания с четвертой он понял – да, мертвых любить нельзя. Но попасть в ситуацию, когда заменить тебе ушедшую любимую никто не может, – вполне реально. Что, собственно, с ним и произошло.
Не то чтобы у него так уж свербело уложить кого-то в неостывшую супружескую постель… Нет, скорее хотелось заполнить хоть чем-то огромную зияющую дыру, появившуюся в его жизни. Чтобы самому не свалиться туда…
К пятой своей попытке – произошла она совсем недавно, месяц назад – он подходил аккуратнейшим противоторпедным зигзагом. Не хотел, если что не сложится, портить жизнь хорошей девчонке.
Но казалось – на этот раз сложится все. Во-первых, была Жанна умной женщиной, а с дурами, на какие бы чудеса они ни оказались способны в постели, у Кравцова дольше недели романы не затягивались. Во-вторых – общность профессиональных интересов. Она занималась всем понемногу – переводила с английского, редактировала, писала критические статьи, – и все вполне успешно… Пробовала силы и в беллетристике – здесь результаты оказывались немного хуже, самостоятельно выстроить сюжет у Жанны не получалось, но в соавторстве была способна сработать неплохую вещь. Чем не подруга жизни для писателя? Наконец, в-третьих, Кравцов считал, что разница в возрасте у них идеальная для супружеской пары: ему тридцать три, ей двадцать шесть. Все шло своим чередом, ни он, ни она не торопили события, но и не медлили, и казалось…