Кравцов продолжал:
– Позавчера Валя умер в больнице. Я разбирал его бумаги и натолкнулся на этот телефон под словом «архивариус». Не могли бы вы подсказать…
– Мог бы, – прервал его объяснения баритон. – Архивариус – это я.
Кравцов удивился. С образом сухонького старичка голос никак не ассоциировался. И даже с охранником – разве что с начальником охраны, офицером-отставником. Чувствовалась в голосе привычка командовать, еще как чувствовалась… Может, «Архивариус» – просто кличка, никакого отношения к профессии не имеющая?
Но сомнения быстро развеялись.
Архивариус спросил:
– Что вас интересует? Хотите забрать результаты уже проведенных изысканий? В принципе это реально, аванс внесен. Но сделано не так уж много… Или вы предпочитаете оплатить продолжение работы?
– Да, – сказал Кравцов, надеясь, что не покупает кота в мешке, например генеалогическое древо рода Пинегиных. – Я думаю, второй вариант предпочтительнее. Но сначала хотелось бы узнать, что вы успели раскопать…
– Хорошо. Подъезжайте.
Архивариус продиктовал домашний адрес, жил он действительно в Царском Селе. Телефон, надо понимать, тоже домашний. Странно… Впервые Рябоконь допустил не то ошибку, не то небрежность, выполняя просьбу, связанную с компьютерными базами данных.
– Когда вам удобно встретиться? – спросил Кравцов, хотя больше всего ему хотелось встретиться немедленно.
– Мне всегда удобно. Я всегда дома, – сказал Архивариус.
Договорились, что подъедет Кравцов через полчаса.
Однако не сложилось. Он не успел убрать мобильник в карман – тот запиликал.
«Аделина?» – мелькнула мысль. Ошибочная мысль. Не здороваясь, заговорил Пашка. И Кравцов едва его узнал.
– Ты где?
– В Царском, у меня тут…
– Не важно, – проговорил мертвец, отдаленно похожий голосом на Пашку-Козыря. – Бросай все. Наташка пропала. Похищена. Вместе с детьми.
4
Гном забил последний гвоздь, отошел на несколько шагов, оглядел дело своих рук.
На поляне в центре Кошачьего острова лежал правильный пятиугольник, сколоченный из свежеструганых березовых брусков. Чем-то он Гному не понравился. Нисколько не жалея потраченных трудов, он подошел, несколькими сильными ударами топора отбил от конструкции одну из сторон и небрежно откинул на дрова.
Выбрал из кучи заготовленного материала другой брусок и следующие полчаса занимался тем, что пилил, строгал, приколачивал. Характерно, что уровнем, угольником, линейкой или метром Гном не пользовался, действуя исключительно по наитию. Оно не подвело, последовавший второй осмотр вполне удовлетворил вспотевшего труженика.
Конечно, куда пригодней в качестве материала оказалась бы бронза. Почему оно так, Гном понятия не имел. Но знал совершенно точно – этот металл для его целей подходит лучше. Да где ее надыбать, столько бронзы-то? Если где и валялась бесхозная (или совхозная, что в принципе то же самое), то давно перекочевала в пункты приема цветных металлов.
Никаких голосов, подобно Алексу, Гном не слышал. И был уверен, что лежавшую на поляне конструкцию придумал сам. Ну пришла вот в голову такая идея – сколотить из дерева пятиугольник. Почему бы и нет?
Он улегся в центр фигуры, широко раскинул руки и ноги. То, что надо. У клиентки конечности будут покороче – значит, все в самый раз. Он стал прилаживать к углам конструкции петли, самолично сплетенные из тоненьких полосок кожи. Почему не подойдут нейлоновые или другие веревки, Гном не задумывался. Знал точно – нужна кожа. Петель было пять – четыре поменьше для рук и ног, одна побольше и подлиннее для шеи.
Потом передохнул, повалялся на мягком мху, опростал половину пластиковой бутыли с пивом. Затем снова взялся за работу – стал копать яму под новую жаровню.
Что белеющая на поляне фигура имеет древнюю и мрачную историю и в старину именовалась пентагононом, или попросту пентагоном, – Гном, естественно, даже не подозревал.
5
В городе бушевало Трехсотлетие. Повсюду. Многие центральные площади и исторические места зарезервировали для «чистой публики», в основном понаехавшей со всей Европы. Милиционеры – понаехавшие со всей России – пускали туда коренных питерцев неохотно, придирчиво изучая штампы о прописке. Живущих на окраинах заворачивали.
Питерцы не расстраивались. В конце концов, и во времена царя-плотника «людишек подлого звания» гулять по Летнему саду не допускали. Благо о наличии хлеба и зрелищ для населения нынешние власти позаботились – в местах попроще, разумеется. Пьяно-радостные толпы напоминали неспокойную воду, каждая молекула которой движется вроде и хаотично, но общий поток подчиняется строгим законам. Людские реки катились куда-то, привлеченные слухом об очередном суперзрелище, ударялись о плотины милицейских кордонов, заворачивали в новое русло и вливались в уже переполненные озера-площади, грозя подтопить окрестные дворы и скверики…
Аделина двигалась в этом потоке, как капелька ртути по дну реки – вроде так же, но сама по себе. Быть здесь не хотелось. Идти домой, в городскую квартиру, – еще меньше. Но рано или поздно придется…
Несколько раз молодые люди, пытавшиеся выловить в праздничном потоке созревших для нереста золотых рыбок, подходили к ней, заговаривали о чем-то – она смотрела сквозь них странным взглядом и шла дальше.
В одном из скверов людской водоворот прибил ее к царю Петру – на взгляд Ады, низковатому и толстоватому по сравнению с историческим прототипом. Изрядно поддавший монарх за умеренную плату фотографировался со всеми желающими…
Она вспомнила слова Кравцова, сказанные сегодня утром, когда они застряли на подъезде к вокзалу в автомобильной пробке (дорогу впереди перекрыли, кто-то из слетевшихся на торжество Первых Лиц ехал осматривать Павловский дворец-музей).
Кравцов тогда говорил:
– Сейчас среди историков и авторов исторических романов вошло в моду уничижать Петра Первого – ровно в той же степени, в какой раньше его безмерно восхваляли. Пишут, что был он бездарен во всем, за что ни брался, – а его наследники на людях клялись, что продолжают дело великого предка, но на деле целый век лишь исправляли результаты непродуманных дилетантских реформ… Так вот, это клевета. Из всех источников следует: одно дело Петр делал виртуозно – работал на токарном станке по дереву. Родился бы он в почтенном семействе краснодеревщиков – мог бы стать известным мебельным мастером вроде Гамбса или Чипэндейла… Но на беду он родился в царской семье и был буквально впихнут на трон интригами матери под тем предлогом, что законный наследник – старший брат Петруши – умрет со дня на день. Тот, кстати, прожил еще полтора десятка лет… И пришлось Петру Алексеевичу, оставив работы по дереву в качестве хобби, всю жизнь заниматься тем, чего он совершенно не умел. Собственноручно рубил стрельцам головы, бездарно командовал войсками, плодил безмерную чиновничью армию… Если уж правителю действительно необходимо кого-то казнить – стоит иметь для таких дел палача, а не брать окровавленный топор в свои руки… А для войны неплохо завести талантливых генералов. Свою карьеру полководца Петр начал с позорного провала под Нарвой и завершил столь же позорным провалом на Пруте. Но вспоминают его единственную победу в полевом сражении – Полтаву. Победу при подавляющем численном превосходстве над изнуренным противником. Шведские пушки, кстати, в той битве не стреляли, что бы там ни писал Пушкин. Снарядов не было.