– Она даже еще сильнее. – Я обтерла руки о джинсы.
– Ты думаешь, Николаос сможет повернуть меня против тебя, даже если мы очистим рану?
Я посмотрела на него, надеясь, что смогу прочесть выражение его лица.
Он смотрел на меня сверху.
– Мы, вампироборцы, иногда рискуем.
– Ты не сказал “нет”, – заметила я.
Он чуть заметно улыбнулся.
– “Да” я тоже не сказал.
Отлично. Эдуард тоже не знает.
– Давай лей еще, пока я не потеряла присутствия духа.
Тут он улыбнулся, сверкнув глазами.
– Его ты никогда не потеряешь. Жизнь – возможно, присутствия духа – никогда.
Это был комплимент, и так он и был задуман.
– Спасибо.
Он положил руку мне на плечо, и я отвернулась. Сердце колотилось в горле, в голове отдавался пульс. Я хотела бежать, вырваться, завопить, но должна была сидеть и дать ему делать мне больно. Терпеть этого не могу. В детстве мне можно было сделать укол только вдвоем. Один держал шприц, а другой – меня.
Теперь я держала себя сама. Если Николаос укусит меня второй раз, я наверняка сделаю все, что она захочет. Даже убью. Я уже видела такое, а тот вампир был детской игрушкой по сравнению с мастером.
Вода полилась на кожу и попала в укус, как расплавленное золото, пропуская боль от ожога через все тело. Она разъедала кожу и кости. Убивала. Уничтожала.
Я взвизгнула. Не могла удержаться. Слишком сильная боль. Убежать нельзя. Приходится вопить.
Я лежала па полу, прижимаясь щекой к прохладе пола, дыша короткими, голодными вдохами.
– Дыши медленнее, Анита. У тебя гипервентиляция. Дыши легко и медленно, или ты потеряешь сознание.
Я открыла рот и сделала глубокий вдох. Воздух обдирал и жег горло. Я закашлялась. В голове было пусто и слегка тошнило, когда я смогла вдохнуть снова, но я не отключилась. Тысяча очков в мою пользу.
Эдуарду пришлось почти лечь на пол, чтобы приблизить свое лицо к моему.
– Ты меня слышишь?
– Да, – смогла выговорить я.
– Отлично. Сейчас я попробую приложить к укусу крест. Ты согласна или считаешь, что это слишком рано?
Если он недостаточно очистил рану святой водой, крест меня обожжет, и останется свежий шрам. Я уже и так проявила храбрости куда больше, чем требовал долг. Больше играть в эту игру мне не хотелось. Я открыла рот, чтобы сказать “нет”, и произнесла:
– Давай.
А, черт. Кажется, я опять проявляю храбрость.
Цепочка шелестела и позвякивала в руках Эдуарда.
– Ты готова?
– Нет!
– Да давай же, черт тебя дери!
Он так и сделал. Крест прижался к моей коже, холодный металл, без ожога, без дыма, без шипения плоти, без боли. Я была чиста – по крайней мере, как до укуса.
Он держал распятие перед моим лицом. Я схватила его и сжала, пока не задрожала рука. Это не заняло много времени. Из глаз у меня выступили слезы. Я не плакала. Это просто от изнеможения.
– Можешь сесть? – спросил он.
Я кивнула и заставила себя сесть, прислоняясь к ванне.
– Встать можешь? – спросил он.
Я подумала и решила, что нет. Тело ломило дрожью, слабостью, тошнотой.
– Только с твоей помощью.
Он присел возле меня, подложил руку мне под плечи, другую под колени и поднял. Одним плавным и легким движением.
– Поставь меня, – сказала я.
– Что?
– Я не ребенок. Не хочу, чтобы меня носили.
Он громко выдохнул и сказал:
– О'кей.
Поставив мои ноги на пол, он меня отпустил. Я привалилась к стене и съехала на пол. Снова слезы, черт бы их побрал. Я сидела на полу и плакала от слабости, не в силах добраться от собственной ванной до кровати. О Господи.
Эдуард стоял тут же с лицом бесстрастным и непроницаемым, как у кота.
Но голос у меня уже был нормален, без примеси слез.
– Терпеть не могу быть беспомощной. Ненавижу!
– Из всех, кого я знаю, ты менее всех беспомощна, – сказал Эдуард, снова опускаясь рядом со мной. Он закинул мою правую руку себе на плечи, держа за запястье. Другой рукой он обнял меня за талию. От разницы в росте это вышло несколько неуклюже, но он сумел создать у меня иллюзию, что до кровати я добралась на своих ногах.
У стены стояли игрушечные пингвины. Эдуард ничего о них не сказал. Раз он про это не говорит, я тоже не буду. Кто знает, может быть, Смерть спит с плюшевым медвежонком?
Нет, вряд ли.
Тяжелые шторы были закрыты, создавая в комнате полумрак.
– Отдыхай: Я встану на часах и прослежу, чтобы никакие буки тебя не тревожили.
Я поверила.
Эдуард принес из гостиной белое кресло и сел у стены возле двери. Кобуру он снова надел на плечо, пистолет был в руке наготове. Еще раньше он принес из машины спортивную сумку и сейчас вытащил из нее что-то вроде миниатюрного пулемета. Я в них ничего не понимаю; кажется, это был узи.
– Что это за автомат? – спросила я.
– Миниузи.
Ну и как? Я угадала. Он вытащил магазин и показал мне, как его заряжать, где предохранитель, все его преимущества – как будто хвастался новым автомобилем. И сел в кресло с автоматом на коленях.
Глаза у меня закрывались, но я успела сказать:
– Только не перестреляй моих соседей, ладно?
Тут он улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой.
– Спи, Анита.
Я уже почти заснула, когда снова меня позвал его голос, тихий и далекий:
– Где дневное убежище Николаос?
Я открыла глаза, постаралась навести их на фокус. Он все так же неподвижно сидел в кресле.
– Эдуард, я устала, а не спятила.
Его смех пузырился вокруг меня, когда я проваливалась в сон.
Жан-Клод сидел на резном троне. Он улыбнулся мне и протянул руку с длинными пальцами.
– Подойди, – велел он.
Я была одета в длинное белое платье с кружевами. Никогда я еще не снилась себе в таком виде. Я посмотрела на Жан-Клода. Такую одежду выбрал он, а не я. Страх стянул мое горло.
– Этот сон мой, – сказала я.
Он вытянул обе руки и сказал: