— Жюстина немножко похожа на Грейс Келли, — уточняет Летиция.
Грейс Келли с голосом Марлен, ничего себе! Хорошо, что здесь нет Тони!
— Летиция описала мне вас. Я перевела это описание на свой манер. Я слепая от рождения, — поясняет мне Жюстина.
Я хватаюсь за блокнот: «Как Жюстина составляет представление о людях?»
Протягиваю блокнот в направлении Летиции, она вслух читает вопрос Жюстине:
— Не знаю, трудно объяснить. Я ощущаю массы, объемы…
— Чай подан! Как они втроем мило болтают! — восторженно восклицает Франсина.
Иветт подает чай, ворча по поводу собачьего холода. Франсина тут же заявляет, что от жары умереть можно. Пытаюсь взять чашку, ничего не опрокинув, но это мне не удается, потому что Жюстина говорит:
— Летиция мне рассказала об этом ужасном происшествии.
Франсина покашливает. Жюстина продолжает:
— Стоило мне переступить порог Центра, как я ощутила ненормальное напряжение. В воздухе чувствовались плохие вибрации. Надеюсь, виновного скоро поймают. Человек, способный на такое насилие, не остановится на полпути!
Увы, с этим я согласна!
— Я виделась с капитаном Шнабелем, — сообщает Франсина, — к сожалению, у них нет ничего нового!
— Он интересный мужчина… — шепчет Иветт.
Перевожу для себя: метр восемьдесят с чем-то, центнер веса, усы, красные щеки.
— Мне почему-то кажется, что ему должны нравиться хорошо одетые женщины, — мечтательно продолжает она.
— Вы так думаете? — спрашивает Франсина. Время идет. Все старательно избегают темы преступления. Летиция болтает обо всем и ни о чем — о кинозвездах, топ-моделях, светской тусовке, — она веселится, как и подобает девушке ее возраста. Жюстина говорит мало, но сообщает мне, что зарабатывает на жизнь выставками своих картин. Я довольно невежливо прошу ее повторить. Вмешивается милая Франсина:
— Да, наша милая Жюстина — художжжжница…
Представляю себе кружевные салфеточки и плетеные подставки под тарелки, которые покупают дамы из благотворительных организаций.
— … она выставляется в разных галереях, в Барселоне, в Токио, в Париже…
Что? Международные галереи макраме?
— … краска-сырец, на основе сырца, эффект объемов…
Ну, приехали! Не будь я уже немой, я бы лишилась дара речи в эту минуту. Значит, Жюстина действительно художница? Задаюсь вопросом, как могут выглядеть полотна, написанные слепорожденной, не имеющей ни малейшего представления о цвете. И самое обидное — я рискую так никогда и не узнать этого, потому что я и сама ничего не вижу. Сладко-горький вкус ситуации так хорошо сочетается с чаем…
Вдруг рука Жюстины касается моих волос; она говорит мне:
— Летиция рассказала мне, что вы оказались замешаны в эту историю с убийством… Будьте осторожны. Я чувствую вокруг вас много красного.
Красного? Милочка, да откуда ты можешь знать, что это красное, а не серое или синее? Блокнот, злость: «Что значит красное?»
Летиция читает вопрос Жюстине:
— Для меня красное — это имя страдания. Когда я подношу руки к вашему лицу, я чувствую вашу ауру. Она красная. Страдание окружает вас, словно нимб.
Слепая художница-мистик! Дорогой Психоаналитик, хочу тебе напомнить, что началось все с того, что я просто поехала провести несколько дней на зимнем курорте. Правильно? И хотела бы этим и ограничиться! Ах, ты не Господь Бог? Ну что же, жаль. А тут еще эта, морочит мне голову своей аурой страдания, окружающей нимбом мое прекрасное лицо южанки. Я мрачно нахохливаюсь в своем кресле. Иветт и Франсина играют в рами, по сантиму за очко. Летиция принимается описывать Жюстине постояльцев Центра. Я прислушиваюсь, потому что любая новая подробность позволяет мне добавить мазок к портрету каждого из них, складывающемуся перед моим внутренним взором.
— Кристиана не надо бояться, — объясняет она Жюстине, — он с виду грубый, но очень славный. Похож на дога, который все время лает.
— Сколько ему лет?
— Думаю, около сорока…
А я-то представляла себе подростка!
— И потом Бернар, — продолжает она. — Он очень толстый и всего боится. Говорит только пословицами, очень смешно. Еще есть Эмили и Клара, лучшие подруги на свете. Эмили черненькая, лицо — как у всех даунов.
— Я ни разу их не видела, — мягко напоминает Жюстина.
— Ах, да… Ну, у Клары каштановые волосы, она не очень красивая, немножко косит, и у нее всегда открыт рот. Магали очень хороша, у нее роскошная грива рыжих волос. С виду не догадаешься, что у нее ум пятилетнего ребенка. Это замечаешь, когда она начинает говорить и если поймать ее взгляд. Знаете, он… не знаю, как описать… какой-то не такой. Она всю жизнь провела в разных приютах. Родители не хотели ею заниматься.
— Правда? Как это печально! Я тоже рано стала жить в приютах, у меня родители умерли. А вы, Элиз? — спрашивает Жюстина.
Что ответить? Что я счастливо жила с родителями, потом замечательно училась, с удовольствием снимала фильмы, страстно любила Бенуа? Что сейчас кажусь самой себе проходящей через какой-то туннель? Царапаю слово «нормальная». Летиция переводит.
— Так приятно встречать нормальных людей, — по голосу Жюстины понятно, что она улыбается.
Замечание звучит странно, будучи адресованным парализованному, слепому и немому человеку. Летиция продолжает:
— Жан-Клод симпатичный, но ему кажется, что он все на свете знает. Думаю, что, поскольку он не может двигаться, он пытается доказать свою значимость.
А я тоже такая? Мне кажется, что все вокруг глупые, а я всегда права? Нет, Элиз, девочка моя, ты другая! Ты же такая скромная…
— У Леонара проблемы с моторикой, он дипломированный математик. Говорит он мало: ему трудно. Да он и не интересуется нашей болтовней. Его страсть — это астрономия, поэтому он сюда и приехал. Из-за неба. В городе хуже видны звезды.
— А я приехала из-за звуков. В горах они чище, отчетливее. Слышно, как потрескивает кора на деревьях. Мне кажется, что я хожу по хрустальному замку, — объясняет Жюстина.
А мне кажется, что я увязла в грязи, не дающей мне пошевелиться. Тише, тише, нужен позитив! Представим, что я нахожусь внутри межпланетной капсулы, летящей среди этих чертовых звезд, которые я больше не смогу увидеть…
— Еще чайку, девочки? У вас такой вкусный чай, Иветт!
Вот уж кто сплошной позитив! Сколько же в ней оптимизма, в этой мамаше Ачуель! Ей следовало бы носить имя Апчхи-чуель, ходить в красном колпачке и распевать: «Хей-хо! Хей-хо! С работы мы идем…»
— Вы сами пекли крендельки? — продолжает она. — Надо бы сделать такие нашим милым постояльцам, они такие вкусные…