– Ключи у вас с собой?
– К-какие к-ключи?
– От квартиры. Той, что на Ленинградском проспекте.
– Нет там никакой квартиры.
– Ну как же, есть! И мы сейчас туда поедем. Нам вот Евгений по дороге опишет всю обстановку – что из мебели и где стоит, а мы приедем и посмотрим, не напутал ли он чего.
Ряжский блефовал, потому что никуда он не зайдет, ни в какую квартиру. Гончарова упрется и скажет, что знать не знает никаких квартир на Ленинградском, и что тогда – дверь ломать? Но она не замечала игры, так была напугана происходящим. Я все еще не понимал, почему она упорствует и что это за история странная приключилась, а Ряжский уже подталкивал нас к двери, приговаривая:
– Едем, время не ждет. Вот сейчас все на месте и посмотрим.
Он неспроста сказал в прошлый раз, что разберемся во всем. Что-то такое раскопал, что позволяло ему теперь куражиться и ломать комедию. Он знал про странную историю с квартирой больше, чем я. Вел нас по коридору и все норовил заглянуть Нине Тихоновне в глаза.
– Я ведь с соседями вашими поговорил.
– С какими соседями? – слабым голосом спросила женщина.
– С теми, что на Ленинградском.
– Я там не живу.
– А вот Женя к вам туда в гости приезжал. Правда, Женя?
Ему и не нужен был мой ответ.
– И товарищи его тоже к вам приезжали. Вы еще Светлану угощали каким-то чудесным вареньем. Название я только забыл. Не напомните, из чего варенье-то?
На Нину Тихоновну было больно смотреть. Мы вышли из здания прокуратуры, а у входа нас уже дожидалась машина. Ряжский подготовился к сегодняшнему действу с превеликим тщанием.
– Странное дело, – сказал Ряжский. – Я ведь и в паспортном столе побывал, и в жилконторе. Не проходите вы там по бумагам. И муж ваш покойный тоже.
Машина уже мчалась по улицам. Ряжский даже ничего не сказал водителю, тот и сам знал, куда везти. Все обговорено заранее.
– Большая квартира у них, Женя?
Ряжский спросил, а сам смотрел не на меня, а на женщину.
– Не очень, – неуверенно ответил я.
– Комнат сколько?
– Три.
– Вы во всех успели побывать?
– Нет, только в одной.
Я увидел, как Нина Тихоновна покусывает губы. Хотел спросить у нее, в чем дело, что происходит, но не посмел при Ряжском.
– И что в той комнате? Мебель какая?
– Диван. Стенка. Стол. Телевизор.
– Телевизор какой?
– Японский. «Панасоник».
– Видеомагнитофон есть?
– Есть.
– Какой?
– Не помню. Тоже, кажется, «Панасоник».
– Ковры?
– Над диваном.
– А на полу?
– Ковровая дорожка.
Ряжский заглянул Нине Тихоновне в глаза.
– Совпадает?
Она не ответила.
– Цветы в комнате есть? – Это уже ко мне вопрос.
– Не помню.
– Ладно, теперь к стенке перейдем. Что там?
– Ничего, – пожал я плечами. – Мебель, как у всех.
– Что там? Посуда? Книги?
– Книги есть. Много.
– Собрания сочинений?
– Да.
– Чьи?
– Тургенев, помнится. Толстой. Кажется, Гюго.
– А? Есть Гюго? – Ряжский опять обернулся к женщине.
И опять она не ответила.
– Ну что, будете отрицать? – осведомился Ряжский. – Ведь все он правильно описывает.
До нужного нам дома оставалось уже совсем немного. И чем ближе подъезжали, тем мрачнее становилась Нина Тихоновна. Когда машина остановилась, Гончарова не сделала ни малейшей попытки покинуть салон, но Ряжский проявил настойчивость. Мы впятером поднялись наверх: я, Нина Тихоновна, Ряжский, водитель и тот сотрудник прокуратуры, который недавно встречал меня на проходной.
– Какая квартира, Женя? – спросил Ряжский.
Я без колебаний указал нужную.
– Попробуем позвонить, – сказал Ряжский. Нажал кнопку звонка. И к моему неописуемому удивлению, дверь распахнулась. Там была женщина, которую я увидел впервые, и еще какие-то люди. Мне показалось, что они – коллеги Ряжского.
– Прошу! – широким жестом пригласил Ряжский.
Нина Тихоновна обмерла, как будто у нее отнялись ноги. Потому что там, за дверью, была квартира, в которой она якобы не была никогда, но почему-то эта квартира была известна мне.
Я первым переступил порог и прошел в квартиру. Все здесь было, как прежде: стол, диван, тот самый ковер на стене, телевизор «Панасоник», стенка с длинными рядами собраний сочинений. Толстой, Тургенев, Гюго. Значит, все-таки Гюго.
Никто не последовал за мной, и я вышел в коридор. Нина Тихоновна таки переступила через порог, но теперь она стояла у стены, опершись на нее, и как будто боялась упасть. Я не знал, что происходит, но мне было ее искренне жаль.
– На воздух! – сказала она слабым голосом. – Я вас прошу! Не мучайте меня!
Ряжский пытался увлечь ее в квартиру, но тут я вмешался:
– Вы разве не видите, в каком она состоянии?
Он, кажется, хотел настаивать, но неожиданно уступил.
– Хорошо, возвращаемся в прокуратуру.
Он привезет женщину в кабинет и будет давить на нее, пока она все ему не расскажет. У него к этому способности, я уже знал. Мы спустились вниз.
– Поедете с нами, – сказал мне Ряжский. – Все оформим под протокол.
Мне придется написать все – сколько раз и когда именно я встречался на этой квартире с Ниной Тихоновной. Потом нечто подобное напишет и Светлана. И Демин тоже. Это будут документальные подтверждения того, что Нина Тихоновна по какой-то причине говорит неправду. И вот тогда Ряжский дожмет ее.
Нину Тихоновну усадили на заднее сиденье. Она оказалась между Ряжским и его коллегой. Мне досталось место впереди. Водитель завел двигатель.
– Возвращаемся в прокуратуру, – сказал ему Ряжский.
Но мы даже не успели тронуться с места. С грохотом обрушились стекла – мне показалось, что со всех сторон одновременно, и это было так громко в замкнутом пространстве салона, что я в первое мгновение оглох. Какие-то люди уже распахнули дверцы, и я не успел ничего понять, как уже лежал на пыльном, асфальте и не мог даже пошевелиться, потому что в мгновение получил два сильнейших удара – в голову и в пах. Что-то происходило надо мной – топот, крики, глухие удары, потом взревел двигатель и умчалась прочь машина. Я приподнял ставшую чугунной голову. Растерзанная лихими налетчиками прокурорская «Волга» по-прежнему стояла на месте. Ряжский лежал рядом со мной. У него была разбита голова. Он не шевелился и, как мне показалось, даже не дышал.