К чему, собственно, он, Командор, все это рассказывает? А вот к чему. Тогда в погубленном Торонто, в руинах над затопленным убежищем, нашел его прадед полугодовалого младенца. Крошечный комочек уже и не пищал, замерз и наглотался воды, чей, неизвестно, никто и не стал бы выяснять. Обер-лейтенант Хансен младенца откачал, рубаху нижнюю пустил на пеленку, самого ребенка, слабенького и посиневшего, сунул под форменную «алеутку», теплую эрзац-куртку на меху, дело-то поздней осенью было. И справедливо рассудил, где трое, там и четверо, семье большого убытка не случится. Хорошо, помещение для постоя обер-лейтенант, как лицо, наделенное секретностью, имел отдельное, к младенцу придираться не стали, он никому и не мешал. Все больше спал, ел плохо, иногда жалобно пищал. Через пару недель обер-лейтенанта Хансена откомандировали домой, в отпуск за примерную службу и за ненадобностью. Хельга ничего, ребенка приняла, неуместных вопросов задавать не стала, откуда вдруг прибавление, кажется, от чистого сердца пожалела сироту.
Но ребенок не игрушка, что запросто можно купить на распродаже по каталогу. Нужен был документ. Сначала думали, пара пустяков, две-три официальные бумажки, несколько презентов низовым чиновникам, и дело в шляпе. Не тут-то было. Ребенка отобрали. Торфин Хансен, честный человек, когда спросили, ответил все как есть. Не придал значения, а зря. Вражеское отродье, подобранное на оккупированной территории, неизвестно при каких обстоятельствах и вообще зачем. Спасла только безупречная служба и незапятнанный, как чепец монашки, кадровый формуляр. Мальчишку (а ему уж имя дали, красивое, в модном тогда духе – Марий) поместили в сиротский дом, хорошо еще среднего разбора, тут уж от обер-лейтенанта приняли подношение, не постеснялись. Записали даже на его фамилию, получился Марий Хансен. Пацана часто навещали, Хельга плакала всякий раз, что не может забрать домой, Торфин крепился, но и ему было грустно. Делали подарки учителям, чтобы старались дополнительно, воспитателям, чтоб кровать получше и не обижали. Не скупились на приличную одежку и домашние пирожки с начинкой, и много чего еще. Зато Марий вырос мальчишкой здоровым, высоким, хотя и костлявым, но это от природы, а не от болезненного недостатка. Бойкий, на удар отвечавший двумя, сообразительный редкостно, хорошо знающий, с какой стороны у жаркого вкусная корочка. Однако и к опекунам своим благодарный, «тетя» и «дядя» их называл, понимал с детства умом, что иначе нельзя, выйдут неприятности, а тут вроде бы племянник, но вроде бы и просто так. Марий все про себя знал и в жизни чудес не ждал. Когда аттестовался он из приюта, было ему семнадцать лет. К тому времени Торфин Хансен вышел в майорский чин, невелика птаха, но ежели с иной стороны поглядеть – из интеллектуальной военной элиты; будто бы вперед двигают не шибко, а все-таки частенько опасаются – слишком много знает, умеет и понимает. Этакий вечный референт при дурном командире.
Встал вопрос, что же делать с Марием дальше. Собственные дети давно уж устроены, кто лучше, кто чуть похуже, смотря по способностям. Но они полноправные граждане Великой Скандии, с ними проще. А как быть с Марием? Гражданство, правда, он тоже получил, дав присягу при совершеннолетии, только в любом приличном месте сразу пойдут вопросы анкетные, кто и откуда? К выходцам из англоязычной оккупационной зоны отношение в ту пору было неоднозначное, слишком памятны еще оставались их норвежские безобразия, открытых репрессий хотя и не чинили, но и приличную карьеру Марию не вышло бы сделать. Присутствовала опасность и высылки, в тот же Торонто, например. Именно этого Торфин и Хельга Хансены допустить никак не желали. Вот и пришлось майору пойти на обман, впервые в жизни, да еще на какой. Головы мог стоить, очень даже просто. Вместе с Марием отправился он в Копенгагенскую Стратегическую Академию, главное учебное заведение, готовившее на смену генеральскую элиту (был за надзирателем старших курсантских групп кое-какой должок). И там, в приемной комиссии Академии, майор Хансен письменно при свидетелях подтвердил, что действительно его племянник от покойного брата (таковой и в самом деле имелся), что рекомендует и ручается, что просит принять, учитывая собственные Хансена заслуги и боевое прошлое. Вникать в детали, учитывая должок, особенно не стали, племянник так племянник, опять же фамилия Хансен, и вообще сирота. Взяли. А через год подлог открылся.
Обычная плановая проверка сверху, ничего из ряда вон выходящего, однако на что рассчитывал майор, упустивший из виду очевидную эту возможность, было непонятно, рано или поздно все равно бы произошло. Но дело обернулось в неожиданную плоскость. Марий к тому времени выбился в гордость курса, с явными командными замашками при полном почитании старших чинов, брал для Академии спортивные призы на стрельбищах и стадионах и вообще мыслил правильно. Пришлось тем не менее хваткому курсанту поваляться и в ногах. Чтобы не погубили и оставили, хоть с малейшим шансом продвинуться в люди. В Академии тоже не звери сидели, им тоже хотелось нашивок и заслуг. И тогда Марию предложили. Донос на своего благородного опекуна, что, мол, не собственной волей, а замышлял майор сделать из него диверсанта, в перспективе тайного агента канадского повстанческого подполья (было и такое). Но только курсант Марий все осознал и теперь жаждет сообщить. Стыдиться здесь нечего, объяснили ему, майору все равно ничем помочь нельзя. Хансена-старшего ждет высылка на рудники Ганимеда, где ведется повсеместная добыча редких актиноидов, там больше года не живут. Так что в честные глаза своего благодетеля посмотреть никогда более доносчику не придется. Марий колебался недолго. Предательство его было зафиксировано и отправлено куда следует. Сам же он перешел с отличными баллами на второй курс. А через три года Академию закончил. Торфин на тот момент давно упокоился в могиле. И не в могиле даже – в могильнике, куда сбрасывались без разбора радиоактивные кости обреченных судьбе каторжников.
Имя приемыша в семье овдовевшей Хельги Хансен было предано анафеме. И не поминал его более никто. Два брата и сестра, родные дети Торфина, тайно поклялись, однако, что при первой возможности, коли выйдет им случай на узкой дорожке, с подлецом непременно поквитаются. Еще надеялись, что если долго сидеть на берегу реки, то увидят они труп врага, проплывающий мимо. Но не подфартило. Судьба распорядилась иначе. Предатель Марий в реку не в реку, но сгинул неведомо в какую преисподнюю во время подавления Анкориджского мятежа лет семь спустя. Тогда младшие Хансены плюнули в сердцах и позабыли нарочно, отца все равно не вернешь, так чего поганить мысли воспоминаниями о его малолетнем засранце-погубителе.
Только Марий на самом деле никуда не сгинул и даже не собирался. С его-то талантами. А наоборот, отличился. Когда прижатые и загнанные со всех сторон повстанцы попытались поднять в ружье Аляску, как раз Марий Хансен командовал экспедиционным карательным батальоном. Времена тогда для Великой Скандии были темные и смутные. Большая часть Америки от Канады до Берингова пролива, Гренландия, Исландия, разумеется, и собственный родной полуостров, Ютландия и Зеландия, половина Прибалтики, одна лишь бывшая Литва не пожелала – ее тянуло к Великороссам, да еще родственные полудоминионы: Северная Германия по Дюссельдорф включительно, Фландрия и Голландия были завлечены в новоявленную державу. Естественным образом, тут и там вспыхивали недовольства, когда статусом провинций, когда и руководящей властью Верховного Маршальского Президиума. Впрочем, строго говоря, ни о каком тотальном диктате речи не шло. Опять же по причине нехватки генеральского ума. Так, удалось сотворить нечто похожее на королевство Фридриха Великого, где вместо наемников-гренадеров маршировали собственные когорты бравых викингов. Словно, как и столетия назад и на тех же почти землях, взыграла в крови неодолимая тяга к военным безобразиям и приключениям. Выходило, скорее время избрало и призвало своих генерал-маршалов, чем они по своей воле оседлали его верхом.