«Посмотри! — Я ткнул пальцем в фото. — Это же я!»
Рашель взяла журнал, внимательно посмотрела на фото и перевела взгляд на меня.
«А теперь, — сказал я, — пришло время доказать, что я на твоей стороне, и как следует припугнуть мерзавца Грегори. Тебе принести что-нибудь из дома? Скажи, что именно».
Рашель не могла вымолвить ни слова.
Я понял, что она испугана и виной тому я.
Она молча смотрела на меня во все глаза, а я мысленно представлял себе ее тело под одеждой: красивые руки, изящные и стройные, но мускулистые ноги… Мне отчаянно хотелось коснуться внутренней стороны ее бедер, погладить и сжать ее икры…
Я и правда стал очень сильным, но надо было решить, как воспользоваться этой силой и обретенной свободой.
«Ты определенно меняешься, — с подозрением заметила Рашель, — но отнюдь не исчезаешь».
«Неужели? — откликнулся я. — И как именно я меняюсь?»
Я хотел с гордостью добавить, что еще не пытался исчезнуть, но решил, что это и так очевидно.
«Твоя кожа… — Рашель на миг задумалась. — Пот высыхает. Его почти не осталось. Он покрывал руки, лицо, а теперь исчез. И выглядишь ты по-другому. Могу поклясться, что волос на твоих руках стало намного больше, как у зрелого мужчины».
«Я и есть зрелый мужчина», — кивнул я, поднося к глазам руку и глядя на черные волосы на пальцах.
Просунув ладонь под рубашку, я ощутил тугие колечки волос на груди, жестких и одновременно шелковистых.
«Живой, живой, — прошептал я и повернулся к Рашели. — Выслушай меня».
«Слушаю, и очень внимательно, — ответила она. — Расскажи, что ты видел и знаешь о смерти Эстер и об ожерелье. Ты ведь начал говорить…»
«Твоя дочь… — начал я. — Перед смертью она касалась шарфа. Ты хочешь его получить? Он очень красивый. Эстер протянула к нему руку за секунду до того, как Эвалы, убийцы, окружили ее. Ей понравился шарф, и она умерла, держа его в руке».
«Откуда тебе это известно?» — спросила Рашель.
«Я видел все собственными глазами», — ответил я.
«Шарф у меня. — Лицо Рашели побелело как мел. — Продавщица из магазина принесла его мне, сказав, что он понравился Эстер. Но как ты узнал об этом?»
«Я и не подозревал, что шарф у тебя, — признался я. — Я видел только, что Эстер брала его в руки, и хотел отдать, если он тебе нужен».
«Нужен, — кивнула она. — Он в моей комнате, той самой, где ты увидел меня впервые. Он… Ах нет, он в комнате Эстер, на ее кровати. Там я его оставила».
«Отлично. Я принесу его в Майами», — пообещал я.
На Рашель было страшно смотреть.
«Она поехала туда за этим шарфом, — едва слышно прошептала она. — Она сказала мне, что видела его раньше и не переставала о нем думать. Он ей очень понравился».
«Я принесу его. В знак любви к тебе».
«Я хочу умереть с ним в руках», — призналась Рашель.
«Надеюсь, ты не думаешь, что я сбегу?»
«Нет-нет, конечно нет», — заверила она.
«Держи себя в руках. Бери пример с меня, — попросил я и тихо, для самого себя, добавил: — Но я постараюсь. Приложу все усилия. Нужно проверить немедленно».
Я наклонился и осмелился сделать то, что незадолго до того сделала она: я поцеловал ее. И тут же почувствовал, как ее затаенная страсть пронзила меня насквозь и запылала внутри.
«Покиньте меня, частички земного тела, — мысленно начал я читать заклинание. — Но не уходите далеко, а ждите приказа и возвращайтесь ко мне по первому зову».
Я начал исчезать.
Тело мое постепенно растворялось в воздухе, наполняя салон самолета прозрачным туманом, оставляя мерцающие капли влаги на кожаной обивке, стеклах, потолке…
Свободный и невидимый, однако по-прежнему сильный, я взмыл вверх и бросил прощальный взгляд на опустевшее кресло и удивленную Рашель.
Мне не составило труда проникнуть сквозь обшивку самолета. Преодолеть эту преграду оказалось так же просто, как и любую другую. Я почувствовал вибрацию моторов и исходящий от них жар. А потом самолет устремился вперед с такой скоростью, что я едва не рухнул на землю. Вокруг царила тьма. Я распростер руки и полетел вниз.
«Грегори, — думал я. — Ты должен отыскать свои кости, Служитель праха. Найди шкатулку. Проследи за прахом».
Как обычно, я видел вокруг множество душ, старавшихся разглядеть меня и сделать так, чтобы я тоже заметил их. Они ощущали мою силу и знали, куда я направляюсь. Какое-то время они мерцали поблизости, а потом исчезли. Я миновал область их обитания — ужасный слой дыма над поверхностью земли, такой же отвратительный, как вонючее марево над горящим навозом, — и помчался вперед и вниз, к своему праху, к Грегори.
«К праху, — произнес я в пространство. — К праху».
Наконец я различил огни Нью-Йорка. Восхитительно сияющие, они казались бесконечными. Зрелище было величественнее расцвеченного огнями Рима в период наивысшего расцвета или сверкающей миллионами фонарей Калькутты. Я уже слышал голос Грегори.
И вот в темноте передо мной возникла шкатулка, и я увидел свои кости: крохотные, далекие, поблескивающие золотом.
Они оказались в просторной комнате, не в апартаментах Грегори и Рашели, а где-то выше. До меня наконец дошло, что многоэтажное здание, набитое людьми, и было тем самым Храмом божественного разума, о котором я столько слышал.
Блеск стекла и металла слепил глаза, отполированные каменные столешницы сияли, вдоль стен стояли разнообразные приборы, повсюду крутились, отслеживая каждое движение, камеры.
Невидимый, я без усилий проник сквозь стены, словно маленькая рыбка сквозь ячеистую сеть, и бродил между столами, заглядывая в экраны мониторов, рассматривая компьютеры и прочие устройства, назначение которых было мне непонятно.
Мониторы беззвучно транслировали картинки из всех уголков мира. На одних показывали то же, что и по телевидению, на других, зеленовато-тусклых, — объекты, явно не предназначенные для посторонних глаз.
Мои кости лежали на стерильном столе в центре комнаты. Пустая шкатулка стояла рядом. Люди, окружавшие стол, несомненно, были докторами, причем, судя по виду, весьма учеными.
Грегори объяснял им, что кости представляют собой большую историческую ценность, а потому они должны всесторонне изучить реликвию, но ни в коем случае не повредить ее. Кости, говорил он, следует подвергнуть рентгенологическому исследованию, микроскопическому и радиоуглеродному анализу. Если внутри вдруг окажется жидкость, ее необходимо полностью откачать.
Грегори был одет все так же, но я видел перед собой совершенно другого человека: потрясенного, растерянного, взъерошенного.
«Вы не слушаете меня! — гневно упрекнул он ученых. — То, что вы видите перед собой, бесценно. Я не потерплю ошибок и неудач. Не прощу, если хоть крупица информации проникнет за стены, а тем более появится в прессе. Вы должны выполнить всю работу сами, и не смейте даже близко подпускать своих болтливых ассистентов».