– У меня самый красивый в мире папочка, – ворковала она, и действительно, серебряный локон по контрасту с остальными густыми темными волосами и загорелая, почти без морщин кожа лица подчеркивали красоту Шасы. – У меня самый добрый и самый любящий в мире папочка.
– А у меня самая хитрая на свете доченька, – сказал он, и Изабелла радостно рассмеялась. От этого звука его сердце сжалось. Ее дыхание у его лица пахло молоком и было сладким, как у новорожденного котенка, но он собрал свою разваливающуюся оборону. – Доченька, которой всего четырнадцать…
– Пятнадцать, – поправила она.
– Четырнадцать с половиной, – возразил он.
– Почти пятнадцать, – настаивала она.
– Дочь, которой еще нет пятнадцати и которая слишком дорога мне, чтобы разрешить ей в десять вечера где-то гулять.
– Мой большой, ласковый, ворчливый медведь, – зашептала Изабелла ему на ухо и, прижимаясь мягкой щекой к щеке отца, одновременно прижалась к нему грудью.
У Тары всегда была большая красивая грудь, и Шаса все еще находил ее очень привлекательной. Изабелла унаследовала от матери эту особенность. За последние несколько месяцев Шаса с гордостью и интересом следил за феноменальным ростом ее груди. Теперь она, упругая и теплая, прижималась к его руке.
– Там будут мальчики? – спросил он, и Изабелла почувствовала, что в его защите появилась первая брешь.
– О, мальчики меня не интересуют.
И она закрыла глаза на случай, если за эту ложь ее убьет молнией. В последнее время Изабелла могла думать только о мальчиках, они ей даже снились, и ее интерес к их анатомии был таким напряженным, что Майкл и Гарри запретили ей заходить в их комнаты, когда они переодевались. Их слишком смущало то, как откровенно и зачарованно сестра их разглядывает.
– Как ты туда доберешься и когда вернешься? Ты ведь не думаешь, что мама будет ждать тебя до полуночи? А я вечером буду в Йохбурге, – спросил Шаса, и Изабелла открыла глаза.
– Меня может отвезти и привезти назад Стивен.
– Стивен? – резко спросил Шаса.
– Мамин новый шофер. Он очень хороший и совершенно надежный – так говорит мама.
Шаса не знал, что Тара взяла шофера. Обычно она водила сама, но ее страшный старый «паккард» наконец испустил дух, когда она была в Сунди, и Шаса настоял, чтобы она купила новый «шевроле»-универсал. Очевидно, вместе с ним появился и шофер. Ей следовало посоветоваться с ним – но за последние годы они все больше отдаляются друг от друга и редко говорят о домашних делах.
– Нет, – решительно сказал он, – я не разрешаю тебе ездить одной по вечерам.
– Я буду со Стивеном, – взмолилась Изабелла, но он не обращал внимания на ее протесты. Он ничего не знает о Стивене, только что он мужчина и черный.
– Вот что я скажу. Если принесешь письменное обещание от кого-нибудь из родителей – с кем я знаком, – что тебя заберут и потом привезут обратно до полуночи, что ж, тогда можешь идти.
– О папочка, папочка! – Дочь осыпала лицо Шасы влажными поцелуями, потом соскочила с его колен и исполнила в кабинете победный танец. Ноги под широкой юбкой у нее были длинные, стройные, а попка аккуратная, маленькая, в кружевных панталонах.
«Вероятно, она… – подумал Шаса и поправил себя: – Несомненно, она самая прекрасная девочка в мире».
Изабелла неожиданно остановилась и опять сделала унылое лицо.
– О папа! – горестно воскликнула она.
– Что еще?
Шаса откинулся во вращающемся кресле, пряча улыбку.
– Пэтти и Ленора будут в новых платьях, а я приду, как старомодная деревенщина.
– Старомодная деревенщина! Ну, этого нельзя допустить!
Изабелла бросилась к нему.
– Значит, я получу новое платье, папочка, дорогой?
Она снова обхватила его за шею. Их идиллию прервал шум автомобильного мотора на подъездной дороге.
– Приехала мамочка! – Изабелла спрыгнула с колен Шасы, схватила его за руку и потащила к окну. – Мы ведь можем сказать ей про вечеринку и новое платье, правда, папочка?
Новый «шевроле» с высокими хвостовыми плавниками и большой хромированной решеткой радиатора подъехал к передним ступенькам, и из него вышел новый шофер. Внушительный мужчина, высокий и широкоплечий, в серой ливрее, в кепи с кожаным верхом. Он открыл заднюю дверцу, и вышла Тара. Проходя мимо шофера, она потрепала его по руке – типичное для Тары обращение со слугами, которое всегда раздражало Шасу.
Тара поднялась по ступенькам и исчезла из поля зрения Шасы, а шофер снова сел за руль и поехал к гаражу. Проезжая мимо окон кабинета, он посмотрел наверх. Его лицо наполовину затенял козырек кепи, но в очертаниях его челюстей и в том, как сидела голова на мощной шее, было что-то смутно знакомое.
Шаса нахмурился, пытаясь вспомнить, но воспоминание было старое или ложное, и тут у него за спиной Изабелла своим особым, медовым голосом сказала:
– Мамочка, мы с папой хотим сказать тебе что-то, – и Шаса отвернулся от окна, готовясь встретить привычные обвинения Тары в том, что у него есть любимчики, и он им потакает.
* * *
Тайная дверь в парламентский кабинет Шасы решила проблему, над которой они бились все недели с возвращения Мозеса Гамы в Кейптаун.
Зайти в здание парламента Мозесу, одетому в ливрею шофера и несущему коробки с обувью и шляпами из самых дорогих магазинов, было легко. Он просто прошел за Тарой мимо дежурных у входа. Никакой системы безопасности, никакой регистрации на входе, никаких пропусков не было. Любой незнакомец мог попросить разрешения пройти на галерею для посетителей, а уж жена одного из влиятельных министров заслуживала почтительного приветствия, и Тара постаралась познакомиться со всеми дежурными. Иногда она задерживалась, чтобы спросить о больном ребенке, и ее солнечная внешность и снисходительность вскоре сделали ее любимицей рядовых охранников.
Она не всегда брала с собой Мозеса, только тогда, когда им не грозило столкновение с Шасой, но приводила его достаточно часто, чтобы приучить охрану к его присутствию и праву находиться здесь. Добравшись до кабинета Шасы, Тара приказывала Мозесу занести пакеты в кабинет, а сама задерживалась в приемной, поболтать с секретаршей. Потом, когда Мозес с пустыми руками выходил из кабинета, она небрежно отпускала его.
– Спасибо, Стивен. Ступай вниз. Машина мне понадобится в одиннадцать. Подъедешь ко входу и жди меня.
Мозес шел вниз по главной лестнице, почтительно уступая дорогу служителям, депутатам и министрам; однажды он даже разминулся с премьер-министром, и ему пришлось опустить глаза, чтобы Фервурд не прочел в них ненависть. Его охватило странное ощущение нереальности: рядом, протяни руку – и коснешься, был человек, который повинен в несчастьях его народа и один олицетворет все силы неправедного угнетения. Человек, который возвел расовую дискриминацию в статус квазирелигиозной философии.