– Ты! – выдохнул он. – Ты!
Но руки у него тряслись, и пистолет дрогнул. Пуля ударила в поверхность стола у головы Шасы, выбив тучу щепок.
Прежде чем Мозес снова успел выстрелить, за ним показался Манфред Деларей. Он видел, как возбужден Шаса, и пошел за ним из зала заседаний.
С первого взгляда он разобрался в происходящем и действовал мгновенно. Размахнулся и большим жестким кулаком, который принес ему олимпийское золото, ударил Мозеса в голову под ухом.
Пистолет выпал из руки Мозеса, а сам Мозес рухнул на него без чувств.
Шаса с трудом сполз со стола и добрался до Блэйна.
– Сейчас, – прошептал он, опускаясь рядом с ним на колени. – Дайте взглянуть.
Тара смятенно говорила:
– Папа, прости. Я не хотела. Я только хотела, чтобы все было хорошо.
Шаса пытался оттащить ее, но она вцепилась в Блэйна, ее руки и платье были в крови.
– Оставь его, – сказал Шаса, но она в истерике тащила отца к себе, и его голову мотала по полу.
– Папа, поговори со мной, папа.
Шаса чуть отступил и ударил ее – сильно, так что запрокинулась голова.
– Отвяжись, гадина, – прошипел он. Тара отползла в сторону, ее лицо начало краснеть и опухать от удара. Не обращая на нее внимания, Шаса осторожно растегнул темный пиджак Блэйна.
Охотник, он сразу узнал яркий, чистый цвет пробивающейся сквозь тонкую ткань артериальной крови, крови из разорванных легких.
– Нет, – прошептал он, – нет.
Только тут он понял, что Блэйн смотрит ему в лицо и читает в нем свою смерть.
– Твоя мать… – сказал он, и из раны на груди вырвался воздух из легких. – Скажи Сантэн…
Он не мог продолжать.
– Молчите, – велел Шаса. – Сейчас вызовем врача. – И крикнул Манфреду, который уже стоял у телефона: – Быстрей! Быстрей!
Но Блэйн тянул его за рукав, настойчиво дергал.
– Люблю… – он захлебнулся кровью. – Скажи ей… люблю… я ее люблю.
Он смог наконец это выговорить и тяжело дышал, кровь булькала у него в груди, но он снова собрался для последнего усилия.
– Шаса, – сказал он, – мой сын… мой единственный сын…
Благородная серебряная голова упала на грудь, и Шаса обнял ее, чего никогда не мог сделать раньше.
По-прежнему обнимая Блэйна, Шаса заплакал о человеке, который был его другом и отцом. Слезы текли из пустой глазницы, вытекали из-под глазной повязки, смешивались с его кровью и капали с подбородка.
Тара подползла на коленях и протянула руку к телу отца. Шаса поднял голову и посмотрел на нее.
– Не трогай его, – тихо сказал он. – Не смей пачкать его своим прикосновением.
Его единственный глаз так смотрел на нее, а в лице читались такое презрение и ненависть, что она отшатнулась и закрыла лицо руками. По-прежнему на коленях она истерически заплакала. Эти звуки привели Шасу в чувство. Он осторожно уложил Блэйна на спину и кончиками пальцев закрыл ему глаза.
Мозес у двери застонал и содрогнулся. Манфред со звоном опустил на место телефонную трубку и повернулся к нему. Он встал над ним, сжимая большие кулаки, и спросил:
– Кто это?
– Мозес Гама.
Шаса встал, а Манфред хмыкнул.
– Мы много лет его ищем. Что он делал?
– Точно не знаю. – Шаса подошел туда, где лежала Триша, и наклонился к ней. – Думаю, он где-то в здании запрятал взрывчатку. Это передатчик. Надо очистить здание и вызвать саперов…
Ему не пришлось закончить: в коридоре послышался топот бегущих, и в дверях показались три охранника.
Манфред сразу принял на себя команду и стал отдавать приказы.
– Наденьте наручники на этого черного ублюдка. – Он показал на Мозеса. – Потом нужно очистить здание.
Шаса освободил Тришу, в последнюю очередь вынув кляп у нее изо рта, но, едва освободившись от него, Триша показала на Тару, стоявшую на коленях у тела Блэйна.
– Она…
Шаса не дал ей закончить. Он резко дернул ее за руку и поставил на ноги.
– Тише! – рявкнул он, и его ярость заставила девушку на мгновение замолчать. Шаса выволок ее в прихожую и закрыл дверь.
– Слушайте меня, Триша.
Он смотрел на нее, держа за оба запястья.
– Но она была с ним. – Триша дрожала. – Это ее…
– Слушайте. – Шаса встряхнул ее, заставляя слушать. – Знаю. Я все знаю. Но я хочу, чтобы вы кое-что сделали ради меня. Что-то, за что я вечно буду вам благодарен. Сделаете?
Триша опомнилась и смотрела на него. Она увидела кровь и слезы на его лице и подумала, что ее сердце разорвется. Шаса достал из верхнего кармана носовой платок и вытер ей лицо.
– Ради меня, Триша. Пожалуйста, – повторил он. Триша шумно сглотнула и кивнула.
– Если смогу, – сказала она.
– Ничего не говорите о моей жене, пока полиция не начнет снимать официальные показания. Но это будет много позже. Тогда можете сказать все.
– Почему? – спросила она.
– Ради меня и моих детей. Пожалуйста, Триша.
Она снова кивнула, и Шаса поцеловал ее в лоб.
– Вы хорошая, смелая девушка, – сказал он и отпустил ее.
Шаса вернулся в кабинет. Сотрудники службы безопасности столпились вокруг Мозеса Гамы. Он был в наручниках, но поднял голову и несколько мгновений смотрел на Шасу. Это был пылающий взгляд, мрачный, гневный. Затем Мозеса увели.
В кабинете было шумно и людно. Санитары в белом проносили в двери носилки. Врач, член парламента, вызванный из зала заседаний, склонился над телом Блэйна и что-то делал, но вот он распрямился, покачал головой и знаком велел санитарам уносить тело. Люди в мундирах под руководством Манфреда Деларея уже собирали обломки разбитого передатчика и начинали идти вдоль провода к взрывателю.
Тара сидела в кресле за столом и молча плакала, закрыв лицо руками. Шаса прошел мимо нее к стенному сейфу, спрятанному за одной из картин.
Он набрал комбинацию и раскрыл стальную дверь, загораживая сейф своим телом. В сейфе он всегда держал на особый случай две-три тысячи фунтов. Банкноты он сунул в карман, порылся в стопке паспортов, нашел паспорт Тары. Закрыл сейф, подошел к Таре и поднял ее.
– Шаса, я не…
– Тише, – сказал он, и Манфред Деларей через кабинет посмотрел на него.
– У нее сильный шок, – сказал Шаса. – Я отвезу ее домой.
– Возвращайтесь как можно скорее, – кивнул Манфред. – Нам нужно заявление.
Все еще держа Тару за руку, Шаса вывел ее из приемной и повел по коридору. По всему зданию выли сирены пожарной тревоги, через главные двери потоком выходили члены парламента, посетители и штатные работники. Шаса присоединился к толпе и, как только они вышли на солнце, отвел Тару к «ягуару».