Мозес укрыл ее простыней и обнимал, пока она не перестала дрожать и дыхание ее не успокоилось. Тогда он сказал:
– Скоро начнется – мы согласовали время выступления.
Тара была так поглощена своими переживаниями, что ничего не поняла и тупо покачала головой.
– Двадцать шестого июня, – сказал Мозес. – По всей стране, во всех городах, в одно и то же время. Послезавтра я отправляюсь в Порт-Элизабет, в восточный Кейп, руководить там кампанией.
Это в сотнях километров от Йоханнесбурга, а Таре нужно быть рядом с ним. Охваченная печалью после физического изнурения любви, Тара чувствовала себя обманутой и брошенной. Ей хотелось возразить, но она с огромным усилием остановила себя.
– Сколько ты будешь отсутствовать?
– Несколько недель.
– О Мозес! – начала она, но, предупрежденная быстро изменившимся выражением его лица, замолчала.
– Эта американка, женщина по имени Годольфин… Ты с ней связалась? Без внимания прессы наши усилия ни к чему не приведут.
– Да.
Тара смолкла. Она едва не сказала, что все устроено, что Китти Годольфин встретится с ним когда угодно, но промолчала. Вместо того чтобы отдать американку ему и оказаться в стороне, у нее есть возможность остаться рядом с ним.
– Да, я говорила с ней. Да, я встретилась с ней в ее гостинице, и она готова увидеться с тобой, но сейчас ее нет в городе, она в Свазиленде.
– Плохо, – сказал Мозес. – Я надеялся встретиться с ней до отъезда.
– Я могу привезти ее в Порт-Элизабет, – энергично подсказала Тара. – Через день-два она вернется, и я привезу ее к тебе.
– Ты сможешь уехать отсюда? – с сомнением спросил он.
– Да, конечно. Я привезу съемочную группу на своей машине.
Мозес неуверенно хмыкнул, задумчиво помолчал и кивнул.
– Хорошо. Я объясню, как связаться со мной, когда вы приедете туда. Я буду в пригороде Нью-Брайтон, сразу за городом.
– Я могу быть с тобой? Остаться с тобой?
– Ты знаешь, что это невозможно. – Ее настойчивость раздражала. – Ни один белый без пропуска не может войти в черный пригород.
– Телевизионная группа тоже не сможет быть тебе полезна, если останется за пределами пригорода, – быстро сказала Тара. – Чтобы помочь борьбе, мы должны быть рядом.
Она хитро связала себя с Китти Годольфин и затаила дыхание, а он снова задумался.
– Может быть, – негромко сказал он наконец, и она облегченно вздохнула. Он принял ее предложение. – Да. Можно что-нибудь придумать. В пригороде есть миссия, где работают немецкие монашки. Они друзья. Вы сможете пожить у них. Я это устрою.
Она старалась не выдать свое торжество. Она будет с ним – вот все, что имеет значение. Это безумие, но, хотя ее тело было измучено и болело, она снова желала Мозеса. Это была не просто физическая потребность. Только так она, пусть хоть несколько минут, могла обладать им. Когда он был в ее теле, он принадлежал только ей.
* * *
Тару удивляло отношение к ней Китти Годольфин. Тара привыкла к тому, что людей, и мужчин и женщин, сразу подкупали ее личные качества и приятная внешность. Китти оказалась совсем другой. С самого начала в ней чувствовалась холодная сдержанность и внутренняя враждебность. Тара почти сразу проникла за ангельское личико и образ маленькой девочки, который так старательно создавала Китти, но даже разглядев за этим фасадом жесткого и безжалостного человека, не могла найти логичных причин враждебности этой женщины. В конце концов, Тара оказывала ей большую услугу, а Китти смотрела на ее дар как на живого скорпиона.
– Не понимаю, – резко говорила Китти, пристально глядя на Тару. – Вы мне говорили, что интервью можно будет снять здесь, в Йоханнесбурге. А теперь предлагаете тащиться куда-то.
– Там будет Мозес Гама. И там должно произойти нечто очень важное…
– Неужели настолько важное? – спросила Китти, уперев кулаки в обтянутые тканью бедра. – То, о чем мы договаривались, тоже важно.
Большинство людей, от ведущих политиков и знаменитых звезд спорта и эстрады до распоследнего ничтожества, готовы были рисковать своей шеей в надежде хоть на краткий миг появиться на маленьком квадратном экране. И за Китти Годольфин оставалось право – почти божественное право – решать, кто достоин такой возможности, а кому в ней отказано. Поведение Мозеса Гамы оскорбляло. Он был избран, а вместо того чтобы выразить благодарность, на что рассчитывала Китти, ставил условия.
– Что может быть настолько важно, чтобы он не мог проявить элементарную вежливость? – повторила она.
– Простите, мисс Годольфин, этого я вам не могу сказать.
– Что ж, тогда и вы меня простите, миссис Кортни, но можете передать от меня Мозесу Гаме, что он может отправляться прямо в ад, не получив мои двести долларов.
– Вы это серьезно?
Такого Тара не ожидала.
– Как никогда в жизни. – Китти повернула запястье, чтобы взглянуть на свои «ролекс». – Прошу простить, но у меня есть более важные дела.
– Ну хорошо, – сразу сдалась Тара. – Рискну. Я скажу вам, что должно произойти… – Тара помолчала, обдумывая последствия, потом спросила: – Вы ведь никому не передадите то, что я вам расскажу?
– Дорогая, если за этим хороший сюжет, из меня ни слова не вырвут ни клещами, ни раскаленным железом – пока я сама не выложу его на экран.
Тара рассказывала быстро, чтобы не передумать:
– У вас будет возможность снять Гаму за работой, среди его народа, увидеть, как он бросает вызов силам угнетения и косности.
Она видела, что Китти колеблется, и поняла: надо быстро что-то придумать.
– Однако я должна вас предупредить: это может быть опасно. Столкновение может закончиться насилием. Кровопролитием, – сказала она и сразу поняла, что попала в точку.
– Хэнк! – крикнула Китти Годольфин своей команде, которая разбрелась по номеру, как уцелевшие жертвы взрыва бомбы, и слушала на полной громкости, как новая звезда рок-н-ролла призывает не надевать синие замшевые туфли [39] .
– Хэнк! – Китти пришлось перекрикивать голос Пресли. – Пакуй оборудование. Мы отправляемся в какой-то Порт-Элизабет. Если сумеем найти, где это, дьявольщина!
Они всю ночь ехали в «паккарде» Тары; подвески прогнулись под тяжестью людей и оборудования. В поездках по стране Хэнк обнаружил, что вокруг большинства деревень в резервациях Зулуленда и Транскея сорняком растет конопля. В тех местах, где условия были благоприятны, это растение достигает размеров небольшого дерева. Только немногие представители старшего поколения племен курили сухие листья конопли, и хотя это было запрещено, а растение объявлено ядовитым и вредным для здоровья, его использование было строго ограничено и распространено только среди самых примитивных черных и в самых отдаленных местностях – ни один белый, ни один образованный африканец не снизошли бы до этого, – поэтому власти не прилагали никаких усилий, чтобы запретить выращивание и продажу конопли. За несколько пенни Хэнк мог купить бесконечные запасы того, что называл «чистым золотом».