Майор, пригнувшись, вошел в пещеру и тут же споткнулся о тело – старик с белоснежными волосами и кожей, сморщенной, как чернослив. Зуга перешагнул через него, наступив в лужу темной липкой крови.
Продвигаясь вперед, он постепенно привык к темноте. Вокруг виднелись мумифицированные тела древних мертвецов, сваленные в кучи возле стен. Кое-где сквозь высохшую кожу проглядывала белая кость; попадались руки, гротескно поднятые в жесте приветствия или умоляюще протянутые.
Зуга шел по жутким катакомбам к тусклому источнику света впереди. Снова раздались дикие вопли, на этот раз сопровождаемые раскатами нечеловеческого хохота, эхом отдаваясь от стен и потолка пещеры. Он ускорил шаг.
За углом открылась округлая впадина в полу пещеры, освещенная оранжевым пламенем костра и падающим сверху единственным лучом света, который проникал через узкую трещину в высоком сводчатом потолке. Клубы дыма от костра затмевали солнечный луч, придавая ему небывалый синий оттенок. Словно прожектор на театральной сцене, луч выхватывал из темноты клубок тел на дне впадины.
Зуга бросился вниз по естественным ступенькам и почти добежал до кучки людей, прежде чем понял, что происходит. На каменном полу распласталась на спине обнаженная девушка, которую держали Дэниел и Торн, растянув в стороны ее длинные, изящные руки и ноги. Смазанное жиром черное тело лоснилось, точно шкура пантеры. Пленница отбивалась с яростью пойманного в ловушку дикого зверя, но крики заглушала меховая накидка, намотанная на голову. Джим Торн прижал коленями плечи девушки и заломил ей руки в локтях, не давая двинуться с места. Он безжалостно хохотал – непонятно, как такой громкий смех мог исходить из столь тщедушного тела.
Уилл Дэниел навалился на пленницу. Ремень и штаны были спущены до колен, открывая бледные ягодицы, покрытые редким черным пушком. Сержант кряхтел и хрюкал, словно боров у кормушки. Каждое его движение сопровождалось мокрым хлюпаньем, будто прачка стирала белье на доске.
Не успел Зуга спуститься вниз, как Уилл Дэниел застыл, напрягшись всем телом, конвульсивно дернулся и скатился с нежного молодого тела. Кровь покрывала сержанта от колен до пупка на отвисшем волосатом брюхе. Расцарапанное лицо распухло.
– Ей-богу, Джим, – пропыхтел сержант, – это куда лучше, чем нажраться до отвала! Давай, твоя очередь оседлать эту сучку…
Заметив появившегося из темноты Зугу, Дэниел ухмыльнулся.
– Майор, обслуживание в порядке очереди…
В два шага Зуга подошел к сержанту и пнул его каблуком сапога в ухмыляющуюся рожу. Нижняя губа Уилла Дэниела треснула, точно распускающийся розовый бутон. Сержант неуклюже вскочил на ноги, выплевывая белые осколки зубов, и торопливо натянул штаны, прикрывая срам.
– Убью! – Он потянулся к ножу, висевшему на расстегнутом ремне, но Зуга воткнул дуло винтовки в живот Дэниела, заставив того согнуться пополам, а потом резко развернулся и врезал прикладом в висок Джима Торна, который протянул руку к валявшемуся на полу ружью.
– Встать! – ледяным тоном приказал Зуга.
Покачиваясь и зажимая ладонью набухшую над ухом шишку, Джим Торн попятился к стене пещеры.
– Я тебе это припомню! – выдавил сержант Дэниел, все еще держась за живот.
Зуга направил на него винтовку и тихо сказал:
– Пошли вон. Вон отсюда, свиньи поганые.
Дэниел и Торн зашаркали вверх по ступенькам. Добравшись до выхода из пещеры, сержант злобно пригрозил:
– Я тебе припомню, майор, твою мать, Баллантайн! Я до тебя доберусь!
Зуга повернулся к девушке. Она стянула с головы накидку и скорчилась на каменном полу, поджав под себя ноги и пытаясь остановить кровотечение. На Зугу пленница смотрела с яростью раненого леопарда, пойманного зазубренными челюстями капкана.
Охваченный состраданием Зуга понимал, что помочь ей ничем не может.
– Ты, которая была Умлимо, перестала ею быть, – произнес он.
Откинув голову, девушка плюнула в него. Плевок запузырился на сапогах Зуги, но усилие заставило пленницу всхлипнуть и прижать ладони к низу живота. По черному бедру потекла свежая струйка алой крови.
– Я пришел, чтобы уничтожить Умлимо, – продолжал Зуга, – однако она уже уничтожена, и пуля для этого не понадобилась. Иди, девочка. У тебя отняли дар духов. Уходи поскорее, но иди с миром.
Точно раненый зверек, девушка поползла на четвереньках в темный лабиринт туннелей, оставляя на каменном полу кровавый след.
Внезапно она оглянулась.
– Мир, говоришь? Нет, белый, мира не будет никогда!
И она исчезла в темноте.
Дождей все еще не было, хотя в небе плыли их предвестники – гряды огромных дождевых туч, похожих на грибы. Серебристые, синие и фиолетовые облака громоздились над Холмами Вождей, словно прижимая к земле зной.
Жара обрушивалась на железные холмы, точно кузнечный молот на наковальню. Склоны почернели: воины, многочисленные, как бродячие муравьи, сидели на щитах, положив ружья и ассегаи на каменистую землю. Многие тысячи воинов ждали, вытягивая шеи, вглядываясь в королевский крааль у подножия холма.
Раздалась дробь единственного барабана: бум-бум! бум-бум! Черная масса тел на склонах зашевелилась, будто бесформенное морское чудовище, поднимающееся из глубин.
– Слон идет! Он идет! Он идет! – Тихое бормотание вырвалось из тысяч глоток.
Из ворот крааля вышла небольшая процессия: гордо вышагивали двадцать человек из королевского рода Кумало, украшенные кисточками доблести, а впереди них шел огромный тяжелый король.
Скинув европейские побрякушки – украшения из медных пуговиц и зеркал, вышитый золотом сюртук, – Лобенгула надел парадное облачение короля матабеле: обруч на лбу, перья цапли в волосах, накидка из золотистой шкуры леопарда, набедренная повязка из хвостов леопардов, боевые трещотки на распухших лодыжках. Превозмогая невыносимую боль в изуродованных подагрой ногах, он шагал с неторопливым достоинством – застывшие в ожидании воины ахнули, увидев своего короля.
– Посмотрите на Великого Быка, от поступи которого дрожит земля!
В правой руке Лобенгула держал ритуальное копье с древком из красного дерева, символ королевской власти. Когда он поднял игрушечное копьецо, отряды вскочили на ноги: на холмах, словно экзотические смертоносные цветы, поднялись длинные щиты – те самые щиты, которые дали название племени.
– Байете! – загремело приветствие королю, оглушительное, как зимний прибой, разбивающийся о скалы. – Байете, Лобенгула, сын Мзиликази!
Наступившая после громового приветствия тишина давила, но Лобенгула медленно шагал вдоль рядов. В его глазах светилось невыразимое горе отца, знающего, что сыновья идут на смерть. Наступил тот самый час, которого он с ужасом ждал с первого дня, когда взял в руки церемониальное копье. Как ни пытайся убежать от судьбы, она все равно настигнет.