— Это тот ангел, что приходил к маме? — уточнил я.
— Нет. — Он замотал головой. Он улыбнулся, но то была горькая, мрачная улыбка. — Ангелы пришли в ту самую ночь, когда ты родился. Мы были в Вифлееме, на постоялом дворе, то есть в хлеву при постоялом дворе. Вокруг нас было навалено сено, стояли животные, а мы все собрались в одном углу, а рядом сидели другие люди, потому что места в городе не было. И твоя мать родила тебя у дальней стены, не издав ни звука. Она не кричала и даже не плакала. Ей помогала тетя Саломея, и они подали тебя моему отцу, чтобы он посмотрел на тебя. И я тоже увидел тебя. Ты плакал, как плачут младенцы — потому что они не умеют еще говорить. Потом тебя спеленали свивальником, как пеленают младенцев, чтобы они не шевелились и не поранились случайно. И тебя положили в ясли, прямо в мягкое сено, потому что колыбели у нас не было. Твоя мать лежала в объятиях тети Саломеи. Только тогда она заплакала, и то был ужасный плач.
К ней подошел мой отец. Ее прикрыли, лоскуты и тряпки, принесенные для родов, убрали. Он обнял ее. «Почему здесь? — плакала она. — Разве мы что-то сделали не так? И нас теперь наказывают за это? Почему в этом хлеву? Как так могло случиться?» Вот что она спрашивала. И он не знал, что ответить.
Понимаешь? Ангел явился ей и возвестил о твоем рождении, а роды случились в хлеву.
— Понимаю, — ответил я.
— Слушать, как она рыдала, было невыносимо, — повторил Иаков. — И мой отец не знал, что сказать ей. Но вдруг открылась дверь, и в хлев ворвался холодный воздух, и все укутались плотнее и закричали, чтобы дверь закрыли. Оказалось, что пришли какие-то мужчины и с ними мальчик со светильником в руках. Это были пастухи. Их ноги были обернуты овчиной, чтобы не замерзнуть на снегу, и так все догадались, что они пастухи.
Ты, конечно же, знаешь, что пастухи никогда не оставляют свое стадо, во всяком случае, не посреди ночи, не зимой, но они все бросили и пришли в хлев, и лица у них были такие, что все, кто был в хлеву, поднялись и собрались вокруг них, все до единого. И я тоже.
Можно было подумать, что светильник зажег их лица! Никогда я не видел таких лиц!
Они направились прямо к яслям, где лежал ты, и посмотрели на тебя; и они опустились на колени, и коснулись земли головами, и подняли руки кверху.
Они вскричали: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»
Все уставились на них.
Твоя мать и мой отец ничего не сказали, только посмотрели друг на друга. А потом пастухи поднялись на ноги, повернулись направо, потом налево, рассказывая всем, что к ним в поле явился ангел, прямо посреди снега, где они караулили свой скот. Никто не остановил их рассказ. И все, кто находился в ту ночь в хлеву, столпились вокруг пастухов.
Один из них поведал, что ангел сказал им: «Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях».
Иаков замолчал.
Весь его облик переменился. Исчезли, как и не бывало их, всякий гнев и слезы. Лицо его смягчилось, а глаза широко раскрылись.
— Христос Господь, — повторил он. Он не улыбался. Он вновь оказался в Вифлееме, в ту самую минуту, и он был сейчас с пастухами. Голос его был тих и полон умиротворенности.
— Христос Кириос, — повторил он на греческом языке, ведь мы с ним говорили на нем большую часть наших жизней. — Радость переполняла их, тех пастухов. Восторг. Вера. Никто не мог усомниться в их словах. Никто.
Иаков умолк. Казалось, воспоминания полностью захватили его.
Я не мог вымолвить ни слова.
Так вот что скрывали от меня. Да, и я знал, почему скрывали. Но теперь мне известно начало, и я намерен узнать все остальное! Я должен узнать, что сказал ангел, явившийся моей маме. Я должен знать все. Я должен знать, почему я обладал властью забирать и давать жизни, властью останавливать и призывать дождь и снег, если я вообще обладал ею, и что мне с этой властью делать. Я больше не мог ждать. Мне необходимо знать.
И больше всего меня пугали слова, сказанные Клеопой, — о том, что мне придется давать ответы людям.
Все эти сведения и чувства уже не умещались в моей голове. Я даже не знал, как задать вопросы, которые пока оставались без ответа.
И Иаков, мой брат, вдруг показался мне маленьким, хотя стоял рядом со мной. Он превратился в нечто хрупкое и далекое. На мгновение я ощутил, что вообще далек от всего того, что окружает меня, — от этого холма, травы, горных вершин за Иерусалимом, от обрывков песен и музыки, доносившихся издалека, и от всплесков смеха, — но что все это бесконечно прекрасно и что я люблю все это и люблю моего брата Иакова, особенно его. Я люблю его всем сердцем и понимаю его и его печаль. Он снова заговорил, и глаза его двигались, как будто он видел то, о чем рассказывал.
— Те пастухи, они сказали, что Небеса полны ангелов. Что в Небесах сонм ангелов. Они воздевали руки кверху, когда говорили это, словно снова видели ангелов. И они сказали, что ангелы пели такие слова: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»
Иаков склонил голову. Плакать он перестал, но слезы оставили его усталым и опустошенным.
— Ты только вообрази, — сказал мой брат по-гречески. — Небеса от края и до края. И они видели это и пришли в Вифлеем в поисках младенца, что лежал в яслях, как велели им ангелы.
Я ждал.
— Как же я мог ненавидеть тебя за это? — вопросил Иаков у самого себя.
— Ты был тогда совсем маленьким мальчиком — еще младше, чем я сейчас, — предположил я.
Он мотнул головой.
— Ты слишком добр ко мне, — проговорил Иаков едва слышно. Я еле разбирал его слова. — Я не заслужил твоей доброты. Я плохо относился к тебе.
— Но ты же мой старший брат, — напомнил я.
Краем туники он вытер еще влажное лицо.
— Нет, — сказал Иаков. — Я ненавидел тебя, — повторил он. — А это грех.
— А куда делись те люди, пастухи, которые рассказали об ангелах? — спросил я. — Где они сейчас? Как их зовут?
— Не знаю, — ответил брат. — Они потом ушли, в снегопад. И на своем пути рассказывали всем то же самое, что и нам. Они вернулись к своим стадам. Они должны были вернуться. — Он смотрел на меня. В лунном свете я увидел, что ему стало чуть легче. — Но понял ли ты, как обрадовалась твоя мать? Нам было знамение. И она уснула рядом с яслями, где лежал ты.
— А Иосиф?
— Называй его отцом.
— А отец?
— Он был таким, как всегда: слушал, мало говорил. И когда люди в хлеву стали расспрашивать его, он не дал им ответов. Люди подходили один за одним, опускались на колени, чтобы посмотреть на тебя, и молились, а потом возвращались на свои места, в углы хлева, под одеяла. На следующий день мы нашли другое жилье. Но все в городе уже знали о тебе. К нам в дверь постоянно стучали, просили разрешения взглянуть на тебя. Приходили даже старики, еле держащиеся на ногах. Приходили юные мальчики. Но Иосиф сказал, что мы не задержимся в Вифлееме надолго. Дождемся только, когда тебе можно будет сделать обрезание и принести жертву в храме. И волхвы с востока тоже пришли в тот дом. Если бы только волхвы не сказали Ироду…