Так думал держатель лавки на Большой Проломной улице, что близ церкви Богоявления, Маркел Иванович Крапивин, разглядывая пасхальное яйцо, что принес Свешников. Что и говорить, яйцо было, конечно, замечательное. И дело было, собственно, не в нем, а в миниатюре, на него нанесенной. Уж больно мастерски она была написана. Не иначе, большим художником…
Маркел Иванович повертел яйцо в руках, ища подпись мастера. Не нашел. И для блезиру, дабы показать, что принесенная вещь ничего не стоит, чтобы потом взять ее за бесценок (такая имеется у скупщиков тактика), вернул яйцо Свешникову со словами:
– Не надобно.
– Да как же «не надобно»? – заволновался Павел Лукич. – Ты посмотри, какое знатное письмо! Не иначе, известный мастер рисовал!
– Известные мастера свои работы всегда подписывают, – заявил бывшему актеру Крапивин. – Или ставят какой-нибудь знак, а то и клеймо. А тут, – он снова повертел яйцо в руках, – никакой подписи или знака нету.
– Ну и что?! – воскликнул Свешников. – Может, мастер забыл его поставить? Он, может, рисует крупные работы, а тут вдруг нарисовал мелкую. Вот и постеснялся поставить свою подпись.
– Может, – согласился Маркел Иванович. – Да только без подписи или какого другого знака мастера такая вещица ничего не стоит. – Он мельком глянул на отставного актера и добавил: – Ну, или почти ничего.
– Ага! – взволнованно произнес Свешников. – Значит, сколько-то это яйцо все же стоит!
– Ну-у, копеек восемьдесят, пожалуй, я за него могу дать, – раздумчиво произнес Крапивин.
– Скока? – раскрыл от удивления рот бывший актер.
– Восемь гривен, – повторил свою цену Маркел Иванович. – Больше все равно вам никто не даст…
– Ну, знаете… – только и смог сказать Свешников.
– А вы на сколько рассчитывали? – не без иронии спросил Крапивин. – На сотенную, что ли?
– Да, – без паузы ответил Павел Лукич. – А вы откуда это знаете?
Этот вопрос отставного актера привел Маркела Ивановича в замешательство, и уже он только и смог произнести:
– Ну, вы загнули…
– Прошу прощения, господа, – послышался вдруг приятный бархатный баритон. Повернувшись, Крапивин увидел незнакомого господина в дорогом костюме английского покроя. – А что, вот это пасхальное яйцо с миниатюрой Безоццо – оно продается?
– Да, – быстро ответил Свешников.
– Нет, – так же быстро сказал Крапивин, который когда-то уже слышал произнесенную фамилию. И, кажется, это была фамилия итальянского живописца, жившего в пятнадцатом веке…
– Не понял, – поднял брови господин в мягкой шляпе и в английском костюме. – Продается или нет?
– Да, – быстрее Крапивина ответил Павел Лукич.
– И в какую цену?
– Сто рублей.
– Сто рублей? – Кажется, удивлению господина в превосходном костюме не было границ. – Миниатюру «Обручение святой Екатерины» великого итальянского мастера живописи Микелино да Безоццо, работы которого выставлены в Лувре, – за сто рублей? Извольте! – насмешливо добавил он и сделал вид, что полез за портмоне.
– Яйцо не продается, – хмуро заявил вдруг Маркел Иванович, который понял, что перед ним жар-птица, хвост которой почти в его руках. И что это тот самый случай, который выпадает раз в жизни.
– Почему же? – немного иронически произнес Сева.
– Потому что яйцо уже куплено мною, – заявил Крапивин. – Именно за сто рублей.
– Тогда я даю за него сто пятьдесят, – насмешливо сказал Сева и якобы полез за портмоне.
– А я покупаю его за двести, – выпалил Маркел Иванович и, пошарив под прилавком, протянул Свешникову две сотенные бумажки, которые тот незамедлительно принял. Крапивин даже побелел от этой своей смелости.
Долгоруков, намеревавшийся еще поторговаться с лавочником и заметивший его колебания, мгновенно изменил свои планы.
– Хорошо, – сказал он. – Но знайте, вы поступили…
Как поступил лавочник, Всеволод Аркадьевич не договорил. Он хотел присовокупить «глупо», но потом решил, что не стоит. Ведь надо еще будет выкупить у него это яйцо…
Когда он отошел от лавки, Свешников был уже далеко. Лицо его сияло, потому как дело получилось, лучше и не придумать.
* * *
Кука находился в закуте барона, молчаливым присутствием подавляя гостей, когда Сева отдавал ему костюм и шестнадцать оговоренных рублей (одну сотенную они со Свешниковым поменяли в кондитерской, где изволили откушать кофею).
– Все в порядке? – поинтересовался у барона Долгоруков. Так, для проформы.
– Абсолютно, – довольно произнес Конрад Жерар де Левинсон, ведь полный костюм у него арендовали далеко не каждый день. – Приятно было иметь с вами дело, господа. Так ведь, Кука?
Он посмотрел на Евпла, ожидая ответа. И тот, осклабившись, протрубил:
– Ага.
Во рту беглого каторжника не хватало больше половины зубов, а те, что оставались, торчали почерневшими корнями. Впрочем, это Севу и отставного актера уже мало касалось.
Когда они прошли в закут Свешникова, Долгоруков спросил:
– А что, барон действительно – барон?
– Да, – просто ответил бывший актер.
– И как его зовут?
– Конрад Жерар де Левинсон, – ответил Свешников.
– Жерар де Левинсон? – поднял брови Сева. – Выходит, его обобрала эта, Ксения Михайловна, о которой он упомянул?
– Выходит, что так, – сказал Свешников. – А что?
– Да так, ничего, – нахмурил брови Долгоруков.
Далее допытываться актер не стал. И спросил:
– А когда вы выкупите мое яйцо?
– Твое яйцо мы выкупим завтра, – не сразу ответил Всеволод Аркадьевич, очевидно, о чем-то задумавшийся. – Не беспокойся. Это сделает Ленчик.
– Понял, – повеселел Павел Лукич.
Еще больше он повеселел, когда получил от Севы четвертную…
* * *
Когда Сева спустился в дворницкую на Апанаевском подворье, на нем была шелковая сорочка, легкий летний костюм, купленный в самом модном магазине на Воскресенской, галстух, мягкая шляпа из тех, что носит богема, и лаковые штиблеты. В боковом кармане его пиджака лежал торговый чек, подтверждающий, что стоимость всего, что на нем имелось, составляет восемьдесят семь рублей сорок копеек. Стало быть, наличных денег у него оставалось (за вычетом полутора рублей, что они со Свешниковым потратили на кофей; шестнадцати, отданных барону Конраду Жерару де Левинсону за аренду костюма английского покроя; четвертного, врученного бывшему актеру за труды) семьдесят рублей десять копеек. В руке респектабельный господин держал сверток, перехваченный красивой голубой лентой.
– Кого-то ищете, барин? – такими словами был встречен Всеволод Аркадьевич дворником, который его не узнал.