Кажется, и Павел Иванович понял, что сказал что-то излишнее. Он виновато посмотрел на баронессу, всем своим видом принося извинение за возникшую неловкость. Давыдовский уже хотел было вслух извиниться за сей конфуз, сказать, что он и в мыслях не держал что-либо оскорбительное касательно Глафиры Ивановны, но тут в гостиную въехало тяжелое кресло, громыхая по паркету. За ним показался лакей вида деревенского простофили, вкативший движущийся предмет. А в кресле, завернутый до подбородка в клетчатый плед, восседал и пускал из носа пузыри тощий старик с желтой дряблой кожей, сырым крючковатым носом и пушком вокруг темечка и на ушах. Это и был муж Глашеньки – барон и мильонщик Краникфельд.
– Имею честь представиться, – быстро нашелся Павел Иванович, стараясь снять возникшую неловкость, – Павел Иванович Давыдовский.
Посмотрев мутными глазами на Давыдовского, барон довольно внятно произнес:
– Йозеф Мария Карл барон Краникфельд.
Затем еще восемь раз повторил:
– Йозеф Мария Карл барон Краникфельд…
Глафира Ивановна покраснела.
– Весьма приятно, – произнес Павел Иванович, глядя прямо в мутные очи старика.
Барон неопределенно мотнул головой, громко рыгнул, потянул носом и вдруг запел…
В Шамони-деревушке мужчинам не до сна:
Кузнец влюбился в Эльзу, а любит ли она?
Ужасно он грустит весь год, одни подковы
лишь кует,
Но счастья нет, и Эльза не идет.
Дам, дам, дам я тебе по губам,
Чтобы не лез ты ко мне целоваться.
Дам, дам, дам я тебе по губам,
Как только полезешь, тогда я и дам.
Кузнец за Эльзой ходит и просит целовать.
– Ох, – Эльза отвечает, – не позволяет мать.
Милая мутер мне почему-то
Не позволяет тебя целовать.
Дам, дам, дам я тебе по губам,
Чтобы не лез ты ко мне целоваться.
Дам, дам, дам я тебе по губам,
Как только полезешь, тогда я и дам.
Дам, дам, дам я тебе по губам…
– О Боже, – болезненно простонала баронесса. – Степан, укати его… обратно. Пожалуйста…
Степан кивнул кудлатой головой и развернул кресло. Когда оно скрылось за дверьми, барон Краникфельд продолжал петь про то, что Эльза непременно даст по губам кузнецу. Если тот, конечно, полезет к ней целоваться…
– Простите, Павел Иванович… – с печалью в голосе произнесла Глафира Ивановна.
– За что? – спросил Давыдовский.
– За моего мужа. Появление его в обществе не вызывает эстетического наслаждения…
– И давно он… такой? – сухо поинтересовался Павел Иванович.
– Скоро будет четыре года… – Она вдруг подняла голову и решительно шагнула к Давыдовскому: – Как видите, за свою ошибку я расплачиваюсь сполна…
«Какую ошибку»? – хотел было спросить Давыдовский, но промолчал. Спрашивать было излишне, ведь они оба прекрасно знали, о какой именно ошибке идет речь. А потом…
То, что Давыдовский обнял ее, не было для нее неожиданностью. Когда она уже делала шаг к Павлу, глядя ему в глаза, она уже знала, что это произойдет. И ожидала неминуемого.
А затем он поцеловал ее в приоткрытые губы. И еще раз. И еще… Он целовал ее щеки, лоб, губы, шею, и Глафира не сопротивлялась. Более того, она желала этого, что мужчины всегда хорошо чувствуют. И ее желание источалось всем ее существом, очаровывая и подчиняя. К тому же у нее очень давно не было мужчины… О Боже, она даже потеряла счет времени, сколько же она не познавала мужчину. Три, четыре года? А может, пять? Ведь барон Краникфельд и до того, как обездвижел и потерял рассудок, уже какое-то время не мог ею обладать. А она, разбуженная единственным в ее жизни мужчиной, страдала от отсутствия ласки и наслаждения, и в ее воспаленном желанием мозгу вставали иногда такие картины, по сравнению с которыми французские порнографические открытки можно было бы развешивать в качестве игрушек на рождественские елки.
Вот вам и момент, упущенный много лет назад. Вернее, ситуация, которой не суждено было случиться по воле Глаши, когда Давыдовский был воспитанником Императорского училища правоведения. Теперь же имеется возможность познать ее. И Павел непременно воспользуется этим. А почему бы и нет? Ведь Глафира этого хочет. И она желает того же самого…
Воистину, слаб человек. А мужчина слаб вдвойне. Глаша уже отвечала на поцелуй, но когда Давыдовский тронул ее грудь и прижался к ее животу – она это очень остро почувствовала – восставшим естеством, женщина отстранилась от него и тихо произнесла:
– Пройдем в спальню…
Они прошли из гостиной в спальню. По всей видимости, ее спальню, потому как супруги Краникфельд, похоже, уже несколько лет спят отдельно.
Развернувшись лицом к нему, Глаша произнесла:
– Прости меня.
Женщина старалась быть милой и трогательной. Первое у нее получалось. Второе – не очень. Но Давыдовскому это было и не важно. Важным было то, что некогда мечта всей его жизни, а возможно, и сама жизнь стояла сейчас перед ним, и ее глаза излучали покорность и желание. Этот ее обещающий взгляд заставил его на время забыть все обиды. И былое предательство. Теперь были только два существа, желающих друг друга. Нет, не любящих и не восторженных тем, что они вместе, а просто жаждущих предаться телесным наслаждениям.
Павел стал целовать ее в щеки, губы, шею… Жадно и неистово, как путник, припавший наконец к прохладному ручью после многоверстного пути по палящей жаром пустыне. Руки его с подрагивающими кончиками пальцев жадно заскользили по ее телу, знакомясь с ним и исследуя все его открытые и заповедные места.
– Погоди, – произнесла Глаша севшим от нахлынувшей страсти голосом.
Давыдовский с трудом заставил себя убрать от нее руки.
Женщина прошла к постели под шелковым балдахином и, не глядя на Павла, стала раздеваться. Павел заворожено следил, как на Глашеньке остается все меньше и меньше одежды. А когда с нее очень медленно упали осенним листом кружевные панталоны и она грациозно вышагнула из них, у Давыдовского остановилось дыхание.
Боже, как она была хороша!
Не в силах более владеть собою, Павел, срывая с себя костюм, бросился к ней и стал с жаром целовать ее тело, все, начиная от шеи и кончая коленями. А она стояла, изнывая от его ласк, запрокинув голову и прикрыв глаза. И ее распущенные волосы скрывали румянец, проступивший на ее щеках и делающий ее совсем молодой. Такой, какой она была тогда, в Летнем саду, когда он впервые поцеловал ее.
И правда, слабое существо – мужчина. И безвольное. Хотя… Существует ли на свете хоть один нормальный мужчина, не старый и не немощный, не обремененный семейными узами, который не возгорится вожделением при виде нагой и давно желанной женщины?
Ответ, надо полагать, будет однозначным: не существует. Пол поплыл у Павла Ивановича Давыдовского под ногами.