– Да отдайте же вы ему, ваша честь, корону и скипетр!
После этой реплики Алексея Васильевича, самого почтенного из «валетов», зал судебных заседаний взорвался хохотом. Масла в огонь подлило новое появление Шаха в зале заседаний. Вырвавшись, очевидно, на время из цепких лап судебных приставов, он сумел просунуть голову в дверной проем судебной залы и возопить:
– Армянский и русский народы – братья навек!
Через совсем небольшое время Шах был свезен в смирительный дом – желтое здание Преображенского дома умалишенных, по одну руку от которого находились остатки Екатерининской богадельни, а по другую – Московская исправительная тюрьма. Словом, соседство было еще то. Проведя в «желтом доме» три месяца, Эрганьянц малость присмирел и перестал требовать себе скипетр, настаивая вернуть только царскую корону. Помимо этого, он ежедневно просил главного врача дома скорби помочь ему составить петицию на имя государя императора с просьбой, чтобы тот непременно даровал всем армянам право беспошлинной торговли во всех частях обширнейшей Российской империи. У своего санитара же он требовал зернистой икры, фруктов, шоколадных конфект и коньяку – естественно, армянского разлива. Султан Эрганьянц был настоящим патриотом своего народа.
Еще через месяц врачебный консилиум признал Шаха психически больным в форме прогрессивного паралича и в стадии «общей нервности с бредом величия». Сия стадия, по мнению собравшихся светил психической науки, грозила перерасти в слабоумие и вызвать распад психики. Было решено применить к нему «специальные» методы лечения. А именно: коловращающую машину Дарвина и «напольные часы».
О, если бы Шах знал раньше, что в медицинской природе существуют таковые методы лечения душевнобольных, он тотчас бы перестал, по крайней мере, требовать себе корону и заявлять себя «царем всех армян». Но он о сем не ведал, и в ответ на решение консилиума только хмыкнул и свел глаза к переносице, отчего сделался на время совершенно косоглазым. Подобное поведение больного было воспринято медиками как подтверждение поставленного ими диагноза – прогрессивного паралича, – и этим же днем, ближе к вечеру, двое дюжих служителей-санитаров повели его долгим, темным коридором больницы в некий закуток с темной каморкой безо всякого намека на окно. В этом каменном мешке размером две сажени на полторы под потолком висело не совсем обычное кресло. К ножкам его были привязаны веревки, которые были связаны вверху узлом, крепящимся на крюке. Крюк намертво был вбит в потолок. Подлокотники и две передние ножки кресла имели кожаные ремни, к которым пристегивались руки и ноги сидящего. Такое устройство гордо именовалось коловращающей машиной, или Коксовой качелью. «Царя всех армян» усадили в кресло и пристегнули к подлокотникам ремнями. Затем забили в рот кляп и стали крутить шаха по часовой стрелке. Закрутив донельзя, санитары отпустили кресло, и оно стало раскручиваться в обратную сторону, все время увеличивая скорость.
Ощущения, надо полагать, были непередаваемы настолько, что после сорокаминутного сеанса на Коксовых качелях Шах не мог соображать, не мог двигаться, у него отваливался язык. В течение всего последующего часа он беспрестанно блевал и мычал нечто нечленораздельное.
Результаты сеанса на коловращающей машине не замедлили сказаться. Больной Султан Эрганьянц неожиданно перестал называть себя «царем всех армян» и прекратил требовать вернуть себе царскую корону.
Сеансы с Коксовой качелью повторились еще три раза. После чего лечащий врач нахичеванского купца Семен Васильевич Кончаловский констатировал в «Книге больного С. Эрганьянца» «несомненное улучшение касательно общей нервности и мании величия, ибо последняя никак не проявляется в течение уже нескольких дней».
Для закрепления столь положительного результата было решено провести несколько «специальных успокоительных» сеансов на приспособлении, именуемом в обиходе «напольные часы».
– Ну, прэдставьте сэбе… – рассказывал любопытствующим сам Султан Эрганьянц. – Вас сажают в дэревянный футляр, сдэланный в человеческий рост и падобный футляру балших наполных часов. Только вместа часавого механизма в футляр памещают вас, а отвэрстие, где должен находиться цифэрблат, занимаэтся вашей галавой. Патом футляр закрываэтся на замок, и ви ас-стаетесь стаять вот так стоймя нэсколько часов. Стыдоба и конфуз, которыэ ви испытываете, в счет нэ идут. Да-а… – вздыхал он; очевидно, подобные воспоминания не доставляли Шаху особой радости. – Вас кормят стоя, ви, прашу прастить меня за стол нэлицеприятные вещи, писаэте, а бывает, и какаэте стоя, патаму как сэсть в таком футляре нэ палучаэтся. А патом ви виходите из этава футляра, вес унижэнный и аскарбленый, и эдинственной мэчтой становится жэлание никагда болше нэ пападат в этат футляр. Но вас сажают в нэго эще раз, и эще… Нэпередаваэмые ащущения…
После проведения сеансов с «напольными часами» положительные результаты в деле излечения Султана Эрганьянца не замедлили сказаться и стали столь явными, что Кончаловский вскоре перевел его в палату для выздоравливающих.
Помимо того, что Шах давно уже перестал требовать вернуть себе корону и считать себя «царем всех армян», Эрганьянц наотрез отказался составлять петицию на имя государя императора с просьбой, чтобы тот непременно даровал всем армянам право беспошлинной торговли во всех частях обширнейшей Российской империи, проявив в сем вопросе настоящее и полноценное здравомыслие. Перестал он требовать у служителя-санитара и зернистой икры, фруктов, шоколадных конфект и коньяку. И вообще стал вести себя вполне рассудительно и разумно.
Еще через три месяца его выписали. Врачи жали друг другу руки и поздравляли сами себя с замечательной и несомненной победой. Так скоро поставить на ноги прогрессирующего душевнобольного и вернуть его обществу – это была бесспорная удача. Доктор Кончаловский даже написал в еженедельный столичный журнал «Врач» большую статью «К вопросу о полном излечении прогрессивного паралича в стадии общей нервности с бредом величия», где на примере истории душевной болезни нахичеванского купца Султана Эрганьянца высказывал мнение о полезности более широкого применения так называемой Коксовой качели и «напольных часов». А Шах, несказанно счастливый тем, что вырвался наконец из «желтого дома», без всякого сожаления покинул Москву и обосновался в Санкт-Петербурге, где его никто не знал и о его прошлом не ведал. За восемь же лет проживания в столице Шах весьма преуспел в коммерческих делах, выцарапал себе раньше положенного срока почетный титул советника коммерции (что приравнивалось к чину коллежского асессора статской службы) и теперь писал прошения, в которых ходатайствовал о причислении его, а равно и его будущих детей к потомственному почетному гражданству.
А что? Быть почетным гражданином Санкт-Петербурга, равно как и любого другого города, означало свободу от рекрутской повинности, подушного оклада и телесного наказания. Еще это давало право именоваться во всех актах с почетным гражданством, а также участвовать в выборах по недвижимой собственности и быть избираемыми в городские общественные должности вплоть до мирового судьи или городского головы. Помимо прочего, Шах не совсем чисто поигрывал на бирже, однако ловим за руку не был, да, собственно, никто и не собирался этого делать. Ну, а кто из биржевых игроков чист, как младенец? Таковых нет. Кроме того, Шах был в Санкт-Петербурге личностью известной и весьма уважаемой, и в его знакомцах имелись с пяток гласных городской думы, парочка действительных тайных советников, с десяток статских и военных генералов и сам столичный градоначальник генерал-лейтенант Петр Аполлонович Грессер.