Возможно, причиной всему было его равнодушие, возможно – некая особая женская интуиция, внутренний голос, подсказывавший, что им никогда не достучаться до его сердца, никогда его не понять.

Они изводили его ревностью, пытались разжалобить, устраивали бурные сцены, которые в конце концов приводили лишь к разрыву.

Душа его, однако, оставалась незатронутой. Окружающие видели в нем лишь знаменитого каирского повесу и прожигателя жизни Джеральда Карлтона. Но никто не догадывался, что в этом распутнике до сих пор жил юноша, который много лет назад вышел из дома на тайное свидание и уже никогда больше не вернулся.

Глава 13

После встречи с Джеральдом Карлтоном барон Себаль вернулся из клуба в дурном настроении.

Он выбранил слугу, открывшего ему дверь, потребовал виски с содовой и разгневался из-за того, что стакан принесли на секунду позже, чем он посчитал нужным.

С Джеральдом он держал себя невозмутимо, делая вид, будто не понимает, в чем его подозревают. Он заверил Карлтона, что в его намерения не входило причинять его падчерице вред – боже упаси! Однако за вежливыми словами и дружелюбными улыбками скрывалась еле сдерживаемая ярость.

Барон сказал себе, что презирает Джеральда. Надо же было быть таким дураком, чтобы жениться на женщине много старше себя! Сам виноват, сам себя наказал, вот и вынужден теперь якшаться с кем попало.

Так с какой стати ему, миллионеру, наследнику древнего рода, пользующемуся известностью во Франции и в Каире, слушать какого-то англичанина, которого осуждают и в лицо и за глаза даже его соотечественники?

И все же он слушал.

В Джеральде, когда он разговаривал с ним в клубе, было нечто такое, что невольно приковывало к себе внимание.

Это был уже не тот человек, которого мертвецки пьяным привозили домой с вечеринок, чья личная жизнь была предметом многозначительных ехидных улыбок и сплетен. Перед ним был настоящий джентльмен, уравновешенный, обстоятельный, исполненный чувства собственного достоинства.

Рядом с ним Али почувствовал себя мальчишкой, которого за провинность вызвали к директору школы. И ощущал бессильный гнев. Да что там, он был в ярости, однако ни слова не смел возразить. Единственное, что он смог выдавить, это согласие, что с точки зрения морали и общепринятых норм Джеральд, безусловно, прав.

И вместе с тем выговор Джеральда разбудил дремавшую в нем ненависть ко всем англичанам. Мало кто из знакомых барона догадывался, что эта ненависть была неотъемлемой частью его натуры.

В свое время, еще во Франции, на период школьных каникул отец выписывал ему учителей из Англии. Много лет назад один из них сделал все возможное, чтобы разжечь в душе Али пламя ненависти, которое с тех пор разгоралось лишь ярче и ярче.

Его тогдашний наставник, нуждавшийся в деньгах студентишка-старшекурсник, был отличным спортсменом, но умом при этом не блистал. Ему было совершенно наплевать на симпатичного смуглого подростка, которого ему следовало обучать во время каникул.

Вскоре Али обнаружил, что в некоторых вопросах он сведущ гораздо больше своего учителя. Неудивительно, что ему приносило невероятное удовольствие отпускать в адрес англичанина колкости и двусмысленные шутки.

Например, ему нравилось высмеивать неосведомленность своего наставника в амурных делах. Несмотря на юный возраст, у Али уже был изрядный опыт общения с прекрасным полом. Интуиция подсказывала ему, что учитель такого опыта не имеет вообще. Он даже пытался шокировать его откровениями на эту тему, но вызвал разве что отвращение.

У молодого англичанина чесались руки, чтобы устроить своему подопечному хорошую взбучку, тем не менее он старательно пытался обучать Али не только математике, но и хорошим манерам, кои считал необходимым атрибутом истинного джентльмена.

Однажды вечером, когда учитель уже собирался ложиться спать чуть позже обычного, из спальни ученика до него вдруг донеслись сдавленные крики. Он сперва растерялся, посчитав, что лучше будет не вмешиваться, а пойти прямиком в свою комнату. Вдруг это какая-то уловка? А даже если и нет, есть ли у него право лезть в чужие дела? Но крик повторился, причем такой жалобный, что он попытался открыть дверь. Но та оказалась запертой.

– Немедленно открой! – приказал он ученику.

– Ложись спать и не суй нос не в свое дело! – с вызовом крикнул Али из-за двери.

Увы, злость и раздражение, которые наставник был вынужден сдерживать все последнее время, выплеснулись наружу, и спокойный доселе молодой человек вышел из себя.

Навалившись плечом на хлипкую дверь, он вышиб ее в мгновение ока.

В спальне Али он обнаружил – как, собственно, и предполагал – одну из служанок, хорошенькую сельскую девушку, которую недавно взяли в дом, растрепанную и плачущую. Али, в пижаме и халате, подскочил к нему с перекошенным от злобы лицом.

– Оставь нас, – сказал наставник по-французски, обращаясь к девушке. Та попыталась было его послушаться, но Али грубо схватил ее за руку и удержал.

– Эй ты, убирайся отсюда! – бросил он в лицо наставнику. – Ты не имеешь права врываться ко мне в спальню и указывать, что мне делать.

С громким плачем девушка дернула руку, пытаясь вырваться, и длинные волосы рассыпались по ее обнаженным плечам.

– Живо отпусти ее, подонок! – крикнул возмущенный англичанин и со всех сил ударил Али.

Тот пошатнулся и рухнул на пол. Хотя англичанин и был ему ненавистен, Али не мог не отдать должное его физической силе.

На следующий день они возобновили занятия, как будто ничего не произошло, однако с этого момента Али проникся к учителю фанатичной ненавистью, которая затмила для него весь мир.

Большую часть жизни он провел в отцовском доме во Франции, однако, наезжая в Каир, со всей отчетливостью сознавал, где его настоящие корни.

Отца, впавшего в старческое слабоумие, интересовали исключительно женщины. Мать Али наотрез отказывалась выходить из дома или общаться с европейцами. Она осталась верна своим убеждениям, что женщина должна скрывать лицо паранджой и обретаться на женской половине дома.

Мать не имела ничего против других женщин, которые время от времени появлялись в доме, и терпимо относилась к их присутствию. Сама она была счастлива в своей комнате, окруженная служанками, где часами предавалась блаженному ничегонеделанию. А еще она любила восточные сладости, от которых сильно располнела.

Супруг давно утратил к ней всякий интерес. Зато обожал сына и баловал его как только мог.

В семнадцать лет Али получал от отца на личные расходы сумму, которая любому европейскому юноше его возраста показалась бы несметным богатством. У него были собственные беговые лошади, автомобили и женщины, ибо деньги позволяли купить любую из них.

Отец лишь усмехался, когда сын уводил у него из-под носа очередную приглянувшуюся ему красотку, с которой он сам был не прочь предаться любовным утехам.