Они брели по сельскому кладбищу, минуя украшенные лентами и бумажными цветами свежие кресты и поросшие травой провалившиеся могилки. Мать казалась старше, чем на самом деле – она горбилась, оступалась, теребила концы платка, с виноватым видом оглядываясь на Бузько.
Хорунжий напрочь забыл, где находится могила отца: кладбище росло, расширялось, пухло, как на дрожжах, и трудно было отыскать извилистую дорожку, по которой мать каждое воскресенье ходила в гости к мужу.
Бузько постоял несколько минут у скромного памятника с обшарпанным католическим ангелом на вершине, и ему вдруг захотелось курить, как никогда в жизни. Хорунжий не чувствовал сейчас ничего, кроме этого низменного желания. От неловкости и стыда он поспешил убраться в материнский бревенчатый дом, чтобы укрыться в его прохладной глубине…
Бузько ел горячие с пылу с жару вареники с вишнями, обмакивая их в тягучий луговой мед, и запах Карпат щекотал ему ноздри.
– Может, Марийке стоит вернуться? – проговорил хорунжий, поднимая глаза на мать.
– Куда ж ей возвращаться? – вздохнула старуха. – Работы нет, женихов нет… Погибло село. А ведь какое богатое при Советах село было!
Зная ход материнских рассуждений – сейчас она намеревалась заговорить о чудесах крестьянского довольства, которые советская власть за послевоенные годы совершила на исконной повстанческой территории, – зная, что он сейчас услышит, Бузько торопливо сказал:
– Вы каждый день моли́тесь за меня, мама. И в храме, и дома. Мне это сейчас очень нужно…
Старуха присела в углу и всплакнула.
– Что-нибудь случилось, мама? – нежно спросил хорунжий.
– Да ничего, – отмахнулась та, и слезы гуще потекли по ее морщинистым щекам.
– Да что случилось? Из-за Марийки, что ли, плачете? Она девка крепкая – осилит и польские теплицы, раз итальянскую старуху выдюжила!
– Да не из-за Марийки я!.. Сосед, Ванька Кравцив, как машину новую купил, так совсем нахальный стал! Забор с моей стороны разобрал, говорит: так сельсовет в семьдесят пятом году отмерил… А я ему: да откуда ты знаешь, ты не жил ведь здесь в семьдесят пятом? А он: не умничай, старая, скоро сынка твоего новая власть к стенке поставит… И вешки вкопал. Забор, сказал, будет бетонный делать…
Бузько вскинул голову. Накопившемуся раздражению нужен был немедленный выход.
Он отставил тарелку, встал и широкими шагами пошел на зады подворья. Мать что-то кричала вслед. Хорунжий пнул любовно вкопанную вешку, поставленную как раз посреди остатков дощатого забора, и рванул соседскую калитку.
Кравцив в одних шортах, на которые наплывало волосатое пузо, возился у машины.
– А-а, здорово, герой-бандеровец! – осклабился сосед. – Много москалей навоевал?
Ни слова не говоря, хорунжий подошел вплотную и с хрустом ударил толстяка в лицо.
– Я сейчас поставлю новые вешки, – хрипло проговорил Бузько, склоняясь над залитым кровью Кравцивым. – Если еще раз мать побеспокоишь, я твою хату и «Хонду» твою вшивую сожгу!.. Повтори, сволочь!
– Хату… и вшивую… сожгу… – закрывая голову руками, нечленораздельно пролепетал сосед.
Хорунжий несколько секунд постоял, не зная, что делать дальше, и вернулся в дом к плачущей матери.
На соседском подворье воцарилась испуганная тишина.
Наша жизнь – в ночи без света
Путешествие зимой.
В небесах, что тьмой одеты,
Путь прочесть мы тщимся свой.
Песня королевской швейцарской гвардии
– Подъем, пехота! Учебная тревога!
Этот хлесткий окрик разбудил Артема. Тарасов механически взглянул на часы: четыре тридцать утра. Черкасов стоял над его койкой, по обыкновению скаля зубы.
– Сам ты пехота, – буркнул Артем. – Куда сегодня?
– На рыбалку! – хохотнул майор. – Если рыбнадзор позволит!
В размытой первыми лучами солнца предутренней мгле сияли фары дежурной машины. Уселись. Тронулись.
Через полтора часа, свернув с трассы на неприметную грунтовку – предупредительный тип в камуфляже поднял перед ними шлагбаум, – они оказались у КПП базы Федеральной службы охраны далеко за городом, на Москве-реке. Здесь тренировались боевые пловцы – те самые, что обследуют реку на подступах к Кремлю.
В скупо освещенном ангаре, прилепленном над самой водой, спецназовцев принял немолодой человек в камуфляже без знаков различия.
– Приветствую в вашем лице «Шишкин лес»! – протянул он сильную руку. – Что, как жареный петух клюнул, так сразу в ФСО?.. Любительская подготовка, как мне доложили, у обоих имеется… Ладно, товарищи офицеры, внимательно слушаем вводную…
Вдыхая сырой запах речной воды и слушая неторопливую речь офицера-подводника, Артем думал о предстоящем непростом деле.
– Дослушали – уяснили, – подытожил подводник. – Только на черта это вам надо?.. Ладно, не мое дело. Айда экипироваться, товарищи офицеры!
Артем с Димой еще копались в не желающем расправляться снаряжении, а сотрудник ФСО уже стоял над ними, поблескивая резиновыми боками гидрокостюма.
– Всей премудрости обучить за считаные часы не смогу, – заметил он, помогая Черкасову с упрямыми застежками, – но главное изложу. Парни, если против вас выйдет тренированный боевой аквалангист, молитесь богу: шансов у вас нет. Ни одного, заметьте! Если диверсант – полагаю, именно диверсантами будете заниматься, – если он окажется таким же чайником, как вы, то утопить его сможете. Задача, товарищи офицеры, простая: на глубине, пусть минимальной, достаточно одного удачного броска, одного удара ножом, одного пореза на шкуре диверсанта. Один удар – и отваливайте!.. Никакого любопытства: подошел – один удар – ушел в сторону. Если облачко крови возле него видишь – смело плыви к берегу, твоя задача выполнена… Сейчас идем в воду. Игра будет мужская, хотя и без ножей. Бить буду больно, а вы меня бейте. Если сможете, конечно…
Поморгав глазами, Артем посмотрел сквозь маску. Ангар и плещущаяся в низу бетонного пандуса речная вода казались нереальными, как кадры фантастического фильма. Замигала красная обрешеченная лампа: команда на погружение.
Они вошли в воду плечом к плечу. Черкасов хлопнул Артема по плечу и блеснул веселыми глазами сквозь стекло маски.
Свет сменился мерцающей тьмой с пятном отраженной в воде сигнальной лампы. Выдохнув в загубник, Тарасов глотнул резиновую на вкус кислородную смесь и осторожно поплыл.
Инструктор-подводник мгновенно растворился, будто его и не было. Артем зажег фонарь. Черкасов последовал его примеру. Они шли на небольшой глубине, не теряя друг друга из виду. Где этот чертов тип? Досыпать, что ли, поплыл?
Резкая боль в бедре заставила Тарасова напрячься. Он сделал пируэт, успев различить темную тень, мелькнувшую внизу. Луч фонаря выхватил кусок рябого дна, гнутые ржавые железки. Теперь задергался Черкасов: свет его фонаря заплясал, метнулся куда-то вбок…