— Вена! — решила Шайлер. — Там есть картина, которую мне всегда хотелось увидеть.
«Так вот оно каково — быть одним из самых богатых и могущественных вампиров в мире», — подумала Шайлер, заходя следом за Джеком в Австрийскую галерею в Бельведерском дворце. Музей был закрыт на ночь, но, когда они подъехали к огромной входной двери, охранник в перчатках поприветствовал их, а хранитель музея провел в нужную галерею.
— Вы это хотели видеть? — осведомился хранитель, указав на темное полотно посреди зала.
— Да.
Шайлер глубоко вздохнула и посмотрела на Джека, чтобы приободриться. Юноша в ответ крепко сжал ее руку.
Шайлер подошла к полотну поближе. Выцветшая репродукция этой картины висела у нее в комнате, приколотая кнопками к стене. А сейчас девушку ошеломила реальность изображенного. Цвета были намного более притягательными и свежими, полными жизни и энергии. Эгон Шиле всегда был одним из любимых художников Шайлер. Ее влекло к его портретам — к этим тяжелым, измученным темным линиям, изможденным фигурам, красноречивой печали, наложенной на полотно гуще, чем краска.
Эта картина называлась просто — «Объятие», и изображены на ней были переплетенные тела мужчины и женщины. Полотно было полно какой-то свирепой энергии, и Шайлер казалось, будто она ощущает, как сильно эти двое связаны друг с другом. Но в этом не чувствовалось романтики. Произведение было исполнено тревоги и тоски, как будто изображенные на картине люди знали, что это их объятие — последнее.
Картины Шиле, полные смятения и печали, вряд ли могли понравиться широкой публике. Шайлер запомнилось, как на уроке по искусствоведению всех очаровал «Поцелуй» Густава Климта, выполненный в стиле ар-нуво. Но Шайлер казалось, что восхищаться подобной картиной чересчур легко. Это была не картина, а предмет интерьера, типичный безопасный выбор.
Шайлер предпочитала безумие и трагедию, одиночество и муку. Шиле умер молодым, возможно — от разрыва сердца. Ее преподаватель искусствоведения всегда говорил об «искупительной и преобразующей силе искусства», и теперь, стоя перед этой картиной, Шайлер полностью понимала смысл сказанного им.
У нее не было слов, чтобы выразить свои чувства. Джек по-прежнему держал ее за руку, и она считала себя счастливейшей девушкой на свете.
— Куда теперь? — спросил Джек, когда они покинули музей.
— На твое усмотрение.
Джек приподнял бровь.
— Тогда давай зайдем в кафе. Я питаю слабость к тортикам «Саше».
Они поужинали на крыше здания, глядя на гаснущую зарю. Одним из преимуществ вампирской сущности было то, что вампиры легко приспосабливались к ночному образу жизни. Шайлер теперь требовалось меньше времени для сна, чем раньше, а в те ночи, когда они встречались с Джеком, она вообще практически не спала.
— Ты этого хотела? — спросил Джек, перегнувшись через маленький шаткий столик и наливая ей еще вина.
— Откуда ты узнал?
Девушка улыбнулась и заправила прядь волос за ухо. К ее удивлению, Джек привел ее еще в одну прекрасную квартиру, принадлежащую его семейству. У Форсов было куда больше недвижимости, чем у Шайлер — дырявых черных свитеров.
— Пойдем вниз, — предложил Джек и под руку повел девушку обратно в квартиру. — Я хочу, чтобы ты кое-что послушала.
Временное пристанище Форсов располагалось в здании, построенном в 1897 году, в престижном Девятом районе — со сводчатыми потолками, лепниной и прекрасными видами из каждого окна. Квартира была просторной и, в отличие от пышно отделанного нью-йоркского дома, обставленной скудно, чуть ли не по-монастырски.
— Здесь сто лет уже никто не бывал — с тех пор, как в Венской опере перестали устраивать толковые балы, — объяснил Джек. Он смахнул пыль с древнего кассетника «Сони». — Послушай-ка вот это, — сказал он, вставляя кассету. — Мне кажется, тебе это может понравиться. — Он нажал на «Пуск».
Послышался царапающий, скрипящий звук. Затем — голос, хриплый, низкий, несомненно женский, но пострадавший от долгих лет курения.
«И сердце мое страстное разбито...»
Шайлер узнала строку.
— Это она? — восторженно спросила она. — Это она сама?
Джек кивнул. Так оно и было.
— Я однажды нашел эту кассету в той старой книжной лавке. Они приглашали поэтов читать свои стихи.
Он запомнил. Это была Анна Секстон. Она читала свои «Стихотворения о любви». Ее любимая поэтесса читала ее любимое стихотворение, «Разрыв». Самое печальное из всех, гневное, горькое, прекрасное и исполненное неистовства. Шайлер влекло к горю: подобно картинам Шиле, стихи Секстон были жестокими и честными в своей агонии. «Стихотворения о любви» были написаны во время романа поэтессы — недозволенного, тайного романа, подобного ее собственному. Девушка присела и прижалась поближе к маленькому стереомагнитофону, а Джек заключил ее в объятия. Шайлер подумалось, что никогда она не будет любить его сильнее, чем сейчас.
Может, в душе его и вправду есть уголок, который она никогда не постигнет, но сейчас они превосходно понимали друг друга.
Когда кассета закончилась, они так и остались сидеть молча, наслаждаясь теплом тел друг друга.
— Слушай... — Шайлер, заколебавшись, приподнялась на локте и повернулась к Джеку.
Она боялась, что если она заговорит о реальной ситуации, это разрушит волшебство сегодняшнего вечера. И все же она хотела знать. Заключение уз стремительно надвигалось.
— На днях в Комитете ты сказал, что существует способ разорвать узы.
— Думаю, да.
— И что ты собираешься делать?
Вместо ответа Джек потянул Шайлер вниз, так, чтобы они снова очутились рядом.
— Шайлер, посмотри на меня, — попросил он. — Нет, посмотри на самом деле.
Девушка подчинилась.
— Я прожил очень долго. Когда происходит трансформация... когда к тебе начинают возвращаться твои воспоминания... это ошеломляет. Ты как будто заново проживаешь каждую свою ошибку, — негромко произнес Джек. — Я не хочу повторять те же самые ошибки, которые уже совершил прежде. Я хочу быть свободным. Я хочу быть с тобой. Мы будем вместе. Я уверен, что, если я буду не с тобой, в моей жизни будет куда меньше смысла.
Шайлер энергично замотала головой.
— Но я не могу позволить тебе так поступать! Я не хочу, чтобы ты рисковал. Я слишком сильно люблю тебя.
— Так что, ты предпочтешь видеть меня связанным узами с женщиной, которую я не люблю?