— А что это ты аппаратуру зачехлил? — неожиданно возмутился он. — День дурака? Будет тебе сейчас День дурака! Обращение дурака к народу… Сымай, тудыть твою!..
Мстиша, не переча, обнажил оптику.
— За что деньги, говоришь? — неистово переспросил член Союза писателей и, заламывая бровь, жутко уставился в камеру. — За то что я… — Тут он звучно впечатал в грудь растопыренную пятерню. — …Арсений Сильвестрович Сторицын! Ведущий прозаик! Автор нескольких романов! Лауреат региональной премии! Вынужден на склоне лет влачить нищенское существование… Почему? А времена такие… Каждому своё! Умеешь воровать — живи и благоденствуй. Не умеешь — ложись и помирай… Э! Э! Ты куда камеру повёл? Ты чего?!
Мстиша Оборышев, полуотвернувшись, запечатлевал в подробностях хрустальное бра, затем навёл алчно поблёскивающую линзу на стопки и салатик. Кстати, замечательные были стопки, чуть ли не в серебро оправленные (на самом деле, конечно, в мельхиор). Правда, осталось их — раз, два, и обчёлся. А когда-то хватало на всю организацию.
Наконец, сохранив для истории разрозненные крохи былого великолепия, оператор снова взял в кадр львиное лицо прозаика.
— Всё рассмотрел? — ядовито спросил тот. — А теперь попробуй смонтируй…
Вместо ответа Мстиша как-то по-пижонски кувыркнул камеру и уложил её боком на стол, попутно уронив ложечку на блюдце.
* * *
Словно в ответ звону ложечки, в приоткинутые фрамуги актового зала, а оттуда уже в сопредельный бар проник удар колокола. Писатель и телевизионщик в недоумении посмотрели друг на друга. Что за диво? Ближайший храм располагался в трёх долгих кварталах отсюда и, насколько известно, в эксплуатацию ещё введён не был.
Не поленились — вышли посмотреть.
Снаружи стояла оттепель, пахло весной. Небольшой крестный ход как раз поравнялся с Домом литераторов. Десятка два бледных чернобородых юношей в приталенных рясах несли на высоких древках хоругви, напомнившие циничному Оборышеву ползунки о трёх штанишках. За иноками следовали двое седоусых есаулов с иконой. Низкорослые, пузатенькие, одним видом своим станичники наводили на горькие мысли о сталинских репрессиях, уничтоживших всё высокое и стройное, что было в казачестве.
Далее шла паства. Просветлённая прихожанка в платочке время от времени взывала прозрачным неземным голоском: «Христос воскресе» (это в феврале-то!), — и колонна подхватывала: «Воистину воскресе!» Но самое странное: впереди процессии под полковым красным знаменем медленно катил микроавтобус с динамиком, воспроизводя вперемежку колокольный звон, церковное пение и музыку композитора Блантера.
Невольно захотелось протереть глаза и прочистить уши.
— Это в честь чего такое? — ошалело спросил Арсений.
— А-а… — вспомнил Мстиша. — Сегодня ж двадцать третье!
— День рождения Красной Армии?!
— Был! А теперь это День защитника Отечества. Вполне православная дата.
— Позволь… — совсем растерялся Арсений. — Недавно же ещё разоблачали — говорили: большевистская выдумка… никакой победы в тот день над немцами не было…
— Ну это смотря как смонтировать… — с видом знатока заметил Мстиша.
* * *
Короток месяц февраль, но память человеческая ещё короче. А тут ещё март прицепился. Словом, к тому времени, когда в квартире Сторицына погожим первоапрельским утром раздался телефонный звонок, Арсений уже и думать забыл о давнем уговоре.
— Включай телевизор, — приказал Оборышев. — И бутылка с тебя.
— О чём ты, Мстиша?
Мстиша объяснил. Арсений оцепенел.
— Ты что? Дурак? — рявкнул он так, что даже в голову вступило. — Шуток не понимаешь?
— И это ты мне говоришь в День дурака? — озадаченно прозвучало в ответ. — По-моему, очень даже забавный прикол — почти на столичном уровне…
Предчувствуя недоброе, Арсений швырнул трубку и, как был, в трусиках с пуговками, заметался в поисках пульта. Нашёл. Врубил.
Омерзительный гогот за кадром, а на экран выпрыгнуло и закривлялось не менее омерзительное слово «криминашки». Далее посыпались кадры кинохроники, чередуясь с фрагментами художественных фильмов: пальба, гульба, тюрьма, Аль Капоне, Солоник, Бармалей…
— Величайшие преступники всех времён и народов, — с идиотской задумчивостью проскрипел голос Мстиши Оборышева. — В их судьбах присутствует что-то общее: ни один не ушёл от расплаты. Хотя случаются исключения. Проживает в нашем городе человек, против которого бессильны и прокуратура, и криминалистика.
На экране обозначилась и с лёгкой брезгливостью глянула на телезрителя грандиозная мордень. Арсений Сторицын хотел содрогнуться — и вдруг засмотрелся. Во-первых, давно его не показывали по ящику, а во-вторых, хорошо был схвачен Арсений. Эпически.
— Мзду ему приносят непосредственно в бар, — сухо информировал Мстиша.
Изображение стало подёргивающимся, нечётким, серовато-зеленоватым. Видны были только толстые пальцы, сноровисто пересчитывающие купюры неизвестного достоинства. В углу зажглись белые буковки: «Типа скрытая камера».
— Позвольте представить: Арсений Сильвестрович Сторицын, литератор, член областной писательской организации. Но пусть это не вводит вас в заблуждение. Если помните, подпольный миллионер Корейко и вовсе числился мелким служащим…
На экране по-прежнему перелистывались купюры. По второму или уже по третьему разу.
— Хотелось бы всё-таки знать, — занудливым ревизорским голосом произнёс Мстиша, — за что вам были сейчас выплачены деньги.
Новый кадр: Сторицын, прячущий нажитое. Развязная самодовольная ухмылка:
— Что, пацан? Тебе, небось, такие крутые бабки и во сне не снились?..
— А всё-таки: за что?
— Это не деньги, — последовал пренебрежительный ответ. — Это… (би-ип)
Арсений (живой, не экранный) моргнул. Неужели он так выразился при Леночке? Да нет! Быть не может! Нежные девичьи уши прозаик обычно щадил.
— К сожалению, все попытки выяснить, за что причиталась полученная нашим героем сумма, — с прискорбием продолжал Мстиша, — натолкнулись на решительное сопротивление тех, от кого эта сумма исходила…
По размытой ведомости (резкость умышленно сбита) заметалась узкая ладошка — и телевизор взвизгнул отчаянным блатным фальцетом:
— Вы что… (би-ип) Приключений на свою… (би-ип) ищете?
После чего объектив, как можно было предвидеть, заткнули.
— Но в конце концов после долгих расспросов ответ нами был всё же получен, — обрадовал зрителей незримый Мстиша Оборышев.
Возникший на экране лик дышал угрозой.
— За что деньги, говоришь? (жуткая пауза) За то что я (звучный удар в грудь) Арсений Сильвестрович Сторицын!.. (би-ип, би-ип, би-ип, би-ип — губы прозаика выразительно шевелились, при желании можно было даже прочесть по ним отдельные матерные слова) Почему? А времена такие… Каждому своё! Умеешь воровать — живи и благоденствуй. Не умеешь — ложись и помирай… (би-ип, би-ип, би-ип)