Проломились кое-как через бурелом дикой гуаши, а там посреди полянки гномик на пеньке сидит и не убегает.
— Привет, — говорит, — проверяющий!
И голос знакомый — развязный, даже слегка нагловатый.
— Погоди-ка, — говорит Пиньков. — А это не ты тогда у селекционера за фанеркой сидел?
— Я, — говорит.
А зубы у самого длинные, как у зайца, верхняя губа короткая — все время скалится.
Понравился он Пинькову.
— Ну и как там твой селекционер поживает?
— А он уже не поживает, — цинично отвечает гномик. — Сожрали вчера.
— Как?!
— А так! Колдуну лимфа в голову ударила — приказал выдавать селекционерам по банке в день. Тут же и сожрали. Теперь там пупырчатый сидит… селекционирует.
«Эх…» — думает Пиньков.
— Ну, а ты? — спрашивает.
— А что я? — отвечает гномик. — Я как услышал, что банку в день будут выдавать, сразу же и сбежал. Что я, глупенький, что ли? Ясно же, чем дело пахнет!
— Да уж… — соглашается со вздохом Пиньков. — Ну а зовут тебя как?
Фомой, говорит. Он, кстати, из всех пиньковских гномиков самым толковым оказался. Только вот с дисциплиной у него неважно. Ну да это дело наживное, товарищ старший лейтенант: не можешь — научим, не хочешь — заставим…
Идут дальше. Трофейная тушенка кончилась, жрать нечего. А места кругом дикие: пупырчатые — как бронетранспортеры. Те, что помоложе, даже о колдуне ни разу не слышали, а уж о каком-то там проверяющем — тем более… Такая вот обстановка.
Боем? Да что вы, товарищ старший лейтенант! С пятью салагами, да без оружия, да против такой банды?.. Как хотите, а со стороны Пинькова, это был бы чистейший воды авантюризм…
Но чем-то же кормить рядовой состав надо! «Ладно, — думает Пиньков. — Попробуем бить врага на его территории и его же оружием».
Присмотрел тушеночное дерево, стал наблюдать. Разошлись пупырчатые на утреннее мародерство, а одного, как всегда, оставили сторожить. Начистил Пиньков сапоги, надраил бляху, подворотничок свежий подшил, а дальше на глазах у изумленных гномиков делает следующее: расстегивает крючок с верхней пуговицей, сдвигает голенища в гармонику, распускает ремень, пилотку — на левую бровь и направляется вразвалочку к дереву. Глаза — надменные, скучающие.
Пупырчатый смотрит.
— Чего уставился, шнурок? — лениво и нахально осведомляется рядовой Пиньков. — Дембеля ни разу не видал?
Растерялся пупырчатый, глазенки забегали. А рядовой Пиньков тем временем все так же лениво протягивает руку и берется за банку. Только было пупырчатый зарычать собрался…
— А?! — резко поворачиваясь к нему, спрашивает Пиньков. — Голосок прорезался? Зубки, блин, на фиг, прорезались? Я те щас в зубках проборчик сделаю! С-салабон!..
Пупырчатый от ужаса на спину перевернулся, хвост поджал и только лапами слегка подрыгивает. А брюхо такое розовое, нежное…
Сорвал Пиньков одну банку, вторую, третью. Тянется за четвертой. Пупырчатый только поскуливает — рычать не смеет. Делает Пиньков паузу и смотрит ему в глаза.
— Положено дедушке, — негромко, но со всей твердостью старослужащего говорит он.
Срывает четвертую банку и некоторое время поигрывает ею над зажмурившимся пупырчатым.
— Сынок, — цедит, — службы не знаешь. Ты давай ее узнавай. Тебе еще — как медному котелку…
И с четырьмя банками неспешно, вразвалочку удаляется в неизвестном направлении…
…А по-моему, яркий пример солдатской смекалки. И потом, товарищ старший лейтенант, сами подумайте: ну какой из Пинькова «дембель»? Пиньков по общепринятой терминологии «черпак». То есть до «дембеля» ему еще служить и служить! А этих четырех банок им, между прочим, на два дня хватило…
Ночевали, конечно, где придется. На лужайке, к примеру, под скалой. Выставляли караул в количестве одного гномика, смену производили, все как положено. Утром гномик командует:
— Подразделение… подъем!
Открывает Пиньков глаза и видит на скале следующую надпись: «Нет Бога, кроме Бога, а рядовой Пиньков — Проверяющий Его».
«Этого еще не хватало!» — думает.
— Смыть, — командует, — в шесть секунд исламскую пропаганду!
Смыли.
— В следующий раз, — предупреждает, — замечу, кто этим занимается…
Сзади — шорох. Обернулся — а там два гномика стоят, потупившись. Гномики — незнакомые.
— Мы, — говорят, — занимаемся…
— Два наряда вне очереди! — сгоряча объявляет Пиньков.
— Есть, два наряда вне очереди! — просияв, кричат гномики.
Короче, пока дошли до ободранной пустоши, у Пинькова под началом было уже двенадцать гномиков…
Да нет же, товарищ старший лейтенант! Какие намеки? Просто число двенадцать — очень удобное число в смысле походного строя. Ведь двенадцать гномиков, согласитесь, это уже толпа, и не заметить ее просто невозможно. Так пусть хотя бы строем идут! Можно в колонну по два построить, в колонну по три, а если ширина дороги позволяет, то и по четыре.
Ну, рядовой Пиньков — вы ж его знаете! — строевик, все уставы — назубок. Чуть утро — он им сначала теорию, потом — тренаж.
— Повторяю еще раз! Ногу ставить твердо на всю ступню. Руками производить движения около тела. Пальцы рук полусогнуты… Рук, я сказал!..
До того дошло, что при встрече одиночные пупырчатые дорогу им уступать начали. Видимо, принимали строй за единое живое существо. Собственно, так оно и есть, товарищ старший лейтенант…
Опять же самоподготовкой занялись. Как вечером личное время — собираются гномики вокруг костерка, и Голька, который все за Пиньковым записывал, начинает читать:
— «Ибо сказал Проверяющий: даже если идешь один — все равно иди в ногу…»
Услышал это Пиньков, поморщился. Во-первых, никогда он так не говорил, во-вторых, в Уставе об этом немного по-другому сказано… А потом подумал и решил: пусть их. В целом-то мысль правильная…
А собственно, почему нет, товарищ старший лейтенант? Должен же человек во что-нибудь верить! Пусть не в Бога, но хотя бы в строевую подготовку…
Ну вот…
Добрались они, значит, до ободранной пустоши. Жуткое место, товарищ старший лейтенант. Голый камень кругом, как после ядерного удара. Дерн-то весь ободрали, когда колдун еще проверки боялся… Так точно, за пять лет должно было снова зарасти. Но вот не растет почему-то…
Но пейзаж, конечно, угрюмый. Справа — скала, слева — скала, терновник и груды песка… Стихи? Какие стихи? Виноват, товарищ старший лейтенант, кто ж в стихах докладывает? Это вам показалось…
И только это подошли они к скалам, за которыми даже и ободранная пустошь кончается, слышит Пиньков: что-то неладное у них в тылу делается…