Ему припомнились скверные истории, которые он слышал в Вустере; припомнились лица девушек, жизнь которых начиналась так же радужно, как у Мэтти… Нет, про такое нельзя было даже думать — все его нутро восставало против этого. Он вскочил на ноги.

— Ты не уедешь, Мэтт! Я тебя не пущу! Она всегда делала как ей заблагорассудится, но теперь пришел мой черед поставить на своем!

Мэтти предостерегающе подняла руку, и он услышал за спиной шаги жены.

Зена вошла в кухню, шаркая стоптанными туфлями, и не спеша уселась в кресло у стола.

— Мне малость полегчало, а доктор Бак говорит, что даже если совсем нет аппетита, все равно надо кушать, а то у меня сил не будет, — сообщила она своим бесстрастным голосом и протянула руку за чайником. «Парадную форму» она успела снять и облачилась в свой всегдашний ситцевый капот и коричневую вязаную шаль; вместе с будничным нарядом на ее лицо вернулось всегдашнее постное выражение. Она налила себе большую чашку чаю, щедро плеснула туда молока, положила на тарелку солидную порцию запеканки, зачерпнула ложкой маринаду, и перед тем как приступить к еде, привычным жестом подправила во рту искусственную челюсть. Кошка тут же принялась усердно тереться ей об ноги; она сказала: «Кисанька, умница!», наклонилась ее погладить и кинула ей кусочек запеканки.

Итан сидел, не произнося ни звука, и не дотрагивался до ужина. Мэтти, напротив, самоотверженно что-то жевала и даже поинтересовалась, хорошо ли Зена съездила. Та отвечала ей как ни в чем не бывало, а под конец даже увлеклась и описала, с упоминанием всех красочных подробностей, наиболее примечательные случаи расстройства пищеварительного тракта среди ее знакомых и родственников. Рассказывая, она глядела на Мэтти с едва заметной усмешкой, углублявшей складки, которые тянулись у нее от носа к подбородку.

Поужинав, она встала и приложила руку к тому участку плоской поверхности, под которым должно было находиться ее сердце.

— После твоей запеканки, Мэтт, мне всегда не продохнуть, — заметила она незлобиво. Она редко звала девушку этим домашним именем — разве что пребывала в особо благодушном настроении.

— Пойти, пожалуй, поискать порошки от несварения, что мне прошлый год прописали в Спрингфилде, — продолжала она. — Давненько я их не пила — вдруг помогут, а то у меня изжога.

Мэтти подняла глаза.

— Может, мне сходить? — несмело предложила она.

— Нет, нет, они у меня в таком месте, где только я сама знаю, — уклончиво отвечала Зена, напустив на себя многозначительный вид.

Она вышла из кухни; Мэтти тоже встала и принялась убирать со стола. Итан следил за ней в горестном молчании. В какую-то секунду взгляды их встретились, и потом они еще долго не могли отвести глаз друг от друга. В кухне было тепло и тихо; она выглядела так же мирно, как накануне. Кошка снова примостилась в качалке Зены; огонь в печке догорал, и, как всегда в натопленном помещении, стал сильнее чувствоваться резковатый запах герани.

Итан с трудом заставил себя подняться на ноги.

— Выйду взгляну, все ли в порядке, — проговорил он и направился в прихожую за фонарем.

Не успел он дойти до двери, как чуть не столкнулся с Зеной, которая появилась на пороге. Губы ее в бешенстве подергивались, а обычно бескровное лицо горело лихорадочным румянцем. Шаль сползла у нее с плеч и волочилась по полу, а в руках она несла осколки разбитого блюда.

— Я хочу знать, кто это сделал, — произнесла она, смерив их обоих грозным взглядом.

Ответа не последовало. Тогда она заговорила прерывающимся голосом:

— Иду это я преспокойно за порошками — а они у меня были в чулане припрятаны, в отцовом футляре от очков, на верхней полке — я там все свои самые драгоценные вещи храню, от чужих рук подальше… — Голос ее дрогнул; две слезы повисли на лишенных ресниц веках и медленно сползли по щекам. — До верху без стремянки не дотянешься, вот я и подумала — приберу-ка я туда блюдо, что мне тетушка Филура Мейпл к свадьбе подарила, целее будет, и как поставила, так больше и не снимала — смахну, бывало, пыль, когда весной чулан проветриваю, и все. Уж так берегла, так берегла… — Она благоговейно разложила черепки на столе. — Я желаю знать, кто это сделал, — повторила она дрожащим голосом.

Молчать Итан больше не мог. Он отошел от двери и встал напротив Зены.

— Я тебе скажу, кто это сделал. Кошка!

— Как это кошка? Что ты городишь?

— То, что слышишь.

Она сверкнула на него глазами и повернулась к Мэтти, которая несла к столу таз для посуды.

— Интересно знать, как это кошка попала в чулан, — ядовито заметила она.

— Наверно, мышь учуяла, — отозвался Итан. — Она вчера целый вечер по кухне за мышью гонялась.

Зена постояла, переводя взгляд с Итана на Мэтти, потом сказала с коротким, странным смешком, подчеркивая каждое слово:

— Я и раньше знала, что кошка у нас смышленая, а она, выходит, умнее, чем я думала! Смотрите-ка: все осколочки подобрала и на верхнюю полочку сложила, да еще так ловко приладила — не вдруг заметишь!

Мэтти не выдержала и бросила мыть тарелки.

— Зена, Итан ни при чем! Блюдо правда кошка разбила, но из чулана я его вынула, так что я и виновата.

Зена стояла над своим погибшим сокровищем, и ее лицо на глазах застывало в каменную маску негодования.

— Ты… ты его вынула? Чего ради? Мэтти залилась краской.

— Я хотела… чтобы на столе было красиво, — еле выговорила она.

— Ты хотела, чтобы на столе было красиво, и ты воспользовалась моим отсутствием и взяла самовольно вещь, которую я берегла как зеницу ока! Да знаешь ли ты, что я это блюдо ни разу на стол не ставила, даже когда пастор приходил к обеду, когда тетя Марта приезжала из Бетсбриджа! — Зена задохнулась, словно заново потрясенная подобным святотатством. — Ты плохо кончишь, Мэтти Силвер. Ты, видно, в отца пошла. Не зря мне люди говорили, когда я тебя брала в дом, не зря меня предупреждали, и уж как я старалась свое добро от тебя уберечь, а все-таки ты до него добралась, погубила самое мое любимое… — Тут у нее вырвалось рыдание, но она поборола минутную слабость и снова окаменела, на этот раз окончательно.

— Если б я вовремя людей послушалась, тебя бы уже давно здесь не было, и все бы было в целости и сохранности, — сказала она, снова собрала осколки и вышла из кухни, неся их перед собой, словно мертвое тело…

ГЛАВА VIII

В свое время, когда болезнь отца вынудила Итана прервать ученье и вернуться домой, мать выделила ему комнатушку рядом с пустовавшей «залой». Он прибил там полки для книг, соорудил себе из досок холостяцкое ложе, разложил на кухонном столе свои бумаги, повесил на грубо оштукатуренную стенку портрет Авраама Линкольна и календарь под названием «Бессмертные мысли поэтов» и с помощью этих незатейливых средств попытался придать комнатушке сходство с кабинетом знакомого вустерского священника, который ему симпатизировал и давал читать книжки. Он по-прежнему уединялся здесь в летние месяцы, но с приездом Мэтти ему пришлось перенести свою печку наверх, а ночевать в неотапливаемой комнате в холодное время года было невозможно.