— Умею... еще...
— Тогда назови свое имя.
— Так я и говорю... Харди... Хардкор, то есть.
— Хардкор, а дальше как?
— Никак. — Он повернулся, уткнулся лицом в решетку, увидел меня и наставленный ему в лоб арбалет и снова ойкнул. Только теперь он этим не ограничился и добавил: — Ой, а где это я?
— Арестован при нападении на представителей власти и направляешься в городскую тюрьму Киндергартена. Плохи твои дела, Харди.
— Так... господин начальник! Мужики эти... они же сами на нас напали, грабить стали! Я хозяйское добро защищал! А на меня с дубинкой... а я ему ничего не сделал... — Хардкор на некоторое время погрузился в молчание, а затем устремил на нас тревожный взгляд. — Или сделал?
— Что, не помнишь?
— Не, не помню. Меня сзади ударили! По ногам и по башке. Сильно. — Он вдруг довольно заулыбался. — Так сильно даже я не могу. А ежели меня вырубить, так я потом засыпаю. И не помню ничего.
— Ну, хоть имя свое ты помнишь... — Ван Штанген записывал, не обращая внимания на то, что придвижении возка буквы из-под его руки должны были выходить кривобокими. — Откуда родом? Чем занимаешься?
— Из Аппельшнапса я... город такой... я там работал помощником бойца.
— И с кем же вы там, в Аппельшнапсе, воевали?
— Так ведь это... — Хардкор моргнул, явно озадаченный тем, что кто-то не знает простых вещей. — Боец — это который скотину забивает... а я у него был помощником. Только не понравилось мне там, на бойне... кровищи много, а не люблю я крови, хотя бы и скотской. Вот я и ушел на лесосеку. И рубил, и грузил, и обозы провожал... а тут такое... и в кутузку везут.
— Кутузка — это цветочки, арестованный Хардкор. Тебе светит виселица, а может, и кое-что похуже.
— Да что же это! Значит, я его поранил, человека вашего? Так я ж не хотел! Я хотел только дубинку отобрать.
— Ты его не поранил. Помял немного.
— Так нешто за это вешают? — Хардкор, легко разорвав стягивающие его веревки, вцепился ручищами в прутья решетки, на его круглых голубых глазах выступили слезы. Я изготовилась стрелять, но арестант не делал попыток разогнуть решетку или сломать замок. — Вы бы отпустили меня, а? Я не буду больше, честное слово, не буду! Какими угодно богами поклянусь! Я, ежели надо отработать, так завсегда, вы меня приставьте к управе своей! Не пожалеете, я к любой работе сподручный, это вам кто угодно скажет!
— Это я понял, — процедил ван Штанген. — А вот ты, Хардкор, не понял главного. Казнь тебе грозит не из-за нападения на пристава. Хотя и за такое в Букиведене по головке не погладят. Ты подлежишь аресту по обвинению в злодейском убийстве мануфактур-советника Профанация Шнауцера, совершенном с особой жестокостью в городе Киндергартене две недели тому назад!
— Ка-ка-ком убийстве?
— Или голову старичку не ты отрывал? Вот этими самыми руками?
Эти самые руки были как раз против нас с ван Штангеном. Я отнюдь не была уверена, что, если они как следует тряхнут решетку, специальный сплав, восхваляемый Гезангом, выдержит.
— Отрывал... — медленно произнес Хардкор. (Или признавался?) А потом, смахнув слезу, спросил с искренним удивлением: — Но, господин начальник, разве можно казнить человека за то, что он совершил во сне?
Ван Штанген отложил перо.
— Что значит «во сне»? Ты лунатик?
— Нет, господин начальник. Но это... про оторванную голову... мне оно приснилось.
— Нет, какова наглость! — после того, как Хардкора препроводили в камеру и заперли на все возможные запоры и засовы, ван Штанген, наконец, мог дать волю гневу. — Много я повидал притворщиков, готовых что угодно наврать, лишь бы избежать наказания, но такого!.. Ему, видите ли, снится, что он — маленькая девочка, играет и поет и очень-очень хочет наказать злого старикашку, который ее обижал! Так хочет, что идет и отрывает ему голову! У нее, то бишь у него не было сил противиться этому сну. С таким враньем в суд являться опасно. Для судей. Они же умрут от смеха. Этот громила — и маленькая девочка!
— А если он не врет? — спросила я.
— Вы имеете в виду — он действительно помешался? Чепуха. Чтобы сойти с ума, нужно иметь, с чего сойти.
— Вы противоречите себе, господин ван Штанген. Если вы считаете Хардкора способным сочинить столь оригинальную отмазку, то полным дураком он быть не может.
— Я что-то не понял — вы полагаете, что наш друг Харди невиновен?
— Отнюдь. Но история, рассказанная им, не есть сознательная ложь. Он ушел с бойни, потому что не может видеть крови...
— Это он так сказал.
— И он не ударил Гезанга, хотя мог бы. Это мы видели сами. Так что если бы он и убил кого-нибудь, то бескровно. Да и выгоды от убийства ему никакой...
— Вы так хорошо разбираетесь в душевных болезнях?
— Нет, но...
Он не дал мне договорить.
— Но есть те, кто в этом разбирается? Отличная мысль. Теперь у нас есть предлог, чтоб вызвать доктора. А вы, милитисса... Вы ведь не обедали сегодня? Ну, так ступайте и пообедайте.
— Скорее уж время ужинать.
— Неважно. Я вас больше не задерживаю. Кстати, если вы рассчитывает на посиделки с бутылкой вина вместе с Гезангом, то не советую. Приставы сегодня будут заняты. И завтра. И послезавтра! И не забудьте вернуть казенный арбалет!
Вот так. Не был настроен господин ван Штанген сотрудничать. А я уж было собралась рассказать ему про видение госпожи Мюсли и угрозы Шнауцера в адрес Фикхен. Хорошо, что я этого не сделала. иначе Дознаватель счел бы, что я научилась разбираться в душевных болезнях на собственном опыте.
Хотя насчет приставов он был прав. Им же надо идти устраивать обыск в доме своего нового злодея. Да кому-то еще надо оставаться при тюрьме — добровольцы Вассерсупа, исполняющие роль охранников, слишком напугались, когда в тюрьме у сапожника Штюккера появился компаньон. Так что от всех моих нынешних дел польза одна — киндергартенскую тюрьму посетила. Ну, и осмотрела при этом — вдруг когда пригодиться?
«Так что же мне делать сейчас? Вассерсупу, Пулькеру и другим представителям комиссии, сформированной ван Штангеном, в данный момент не до меня. Они занимаются последствиями пожара и наводнения. Навестить Суперстаара и узнать, не накопал ли он чего интересного? Или последовать указаниям ван Штангена и направиться перекусить? Последнее представляется наиболее разумным. Кстати, вчера я обещала Бунде Штюккер провести некоторое расследование по делу ее мужа. А его лучше всего проводить там, где люди собираются выпить и закусить. Можно будет совместить приятное с полезным».
И я двинулась к «Могучему Киндеру». Я бывала там реже, чем в «Ушастой козе». Не только потому, что не слишком люблю пиво. В «Ушастой козе» подавались более крепкие напитки, оттого и драки там возникали чаще (хотя надо честно признать, аквавиту здесь, как в больших городах, пить еще не додумались, и она в Киндергартене употреблялась только как лекарственное средство). Но все же в старейшем и самом известном городском пивном заведении я бывала, и мое появление там не выглядело подозрительным.