Я готова была заскрежетать зубами. И остановила меня мысль, что в Киндергартене хорошего дантиста не сыскать, а на доктора Обструкция надежда плоха.
— Край Неминуемый!
— Дитя мое, не поминайте языческих богов!
— Ишак-Мамэ!
— Извините, ректор. Так эту рукопись совсем невозможно прочитать?
— В университете я изучал древние языки... в том числе старый средненижнезападный...
— Так за чем же дело стало?
— Это было сорок лет назад.
— Постарайтесь вспомнить, святой отец! Вперед! Хоругвь вам в руки, скапуляр на шею!
В ратуше мы попрощались. Ни Вассерсупа, ни Пулькера я не встретила. Знакомый чиновник сказал, что бургомистр отсыпается после вчерашних переживаний, а Пулькера вызвал в тюрьму ван Штанген — «нет, нет, не подумайте плохого, милиса, нужно юридически засвидетельствовать некоторые документы».
«Хорошо, если так, — подумала я. — А то дознаватель и до Пулькера доберется. Странно, что он под меня еще копать не начал. Или уже начал, после вчерашнего? Теперь никто из жителей Киндергартена не может чувствовать себя в безопасности, мы все под подозрением...»
День прошел хлопотливо и суетно. Я проверила вчерашние показания Дуделя (тьфу ты, уже заговорила, как ван Штанген), вполне способные оказаться пьяной болтовней. Однако и Бундеслига Штюккер, и Кулеврина Дудель подтвердили: 1) факт соперничества мужей из-за Золотого Фазана; 2) то, что Дудель выстрелить на состязаниях не успел — его номер был следующим за Штюккером. И все же знаменательной фразы насчет «стрелы промеж глаз» никто из них не слышал. И если дело дойдет до суда, любой адвокат, даже вечно снулый мэтр Каквастам, будет настаивать на том, что Дудель придумал эти слова задним числом. Ежели, конечно, дело дойдет до суда. Можно, конечно, расценивать слова Штюккера как заведомое подстрекательство, но получается, что подстрекал он сам себя. А соперничество — так все участники состязаний соперничают и надеются получить приз. Да, чтобы освободить Штюккера от обвинений, нужны доказательства повесомее.
Проблема была в том, что я не знала, в чем, собственно, обвиняют Штюккера.
Еще я оседлала Тефтеля и совершила прогулку за город. Не ради свежего воздуха, а чтоб узнать, каким образом Ферфлюхтер сумел за ночь выехать из города и вернуться. Ведь ворота Киндергартена на ночь запирают.
И, как выяснилось, это удалось ему без особого труда. Если бы я служила в Киндергартене военным комендантом, а не стражем общественного порядка, то застрелилась бы из табельного арбалета — в таком безобразном состоянии находились городские укрепления. Сказать, что они обветшали — значит, ничего не сказать. В результате я обнаружила в стене пролом, снаружи скрытый зарослями одичавшей вишни, но достаточный, чтоб через него прошла двуколка. Груженая бочками телега — та бы не протиснулась, поэтому мысль о том, что пролом служил для беспошлинной торговли пивом, была мною отброшена. А вот подзадержавшиеся в пути горожане, не желавшие ночевать в чистом поле, вполне могли знать о проломе...
По возвращении я встретила на улице Пулькера.
— Прогуливаетесь, милиса? — мрачно сказал нотариус. — А я вот целый день в тюрьме проторчал... ощущение не из приятных.
Я не стала утешать его тем, что как-то раз парилась в башне целых три года. И отнюдь не в качестве представителя закона.
Осторожно заметила:
— Но теперь-то вы на свободе.
— Надолго ли? И зачем только бургомистр вызвал из столицы этого ван Штангена... Я понимаю — Букиведен город большой, развитой, продвинутый, от убийц и грабителей не продохнуть. Но у нас-то люди другие! А он с нами как со злодеями... я не о тех, кто вправду виноват, тем поделом. Но дознаватель и охранникам продыху не дает, и представителям совета. Совсем нас загонял. Все ему покажи, да все ему расскажи, да почему тюрьму в склад превратили...
— Ах, да, — я вспомнила, что некоторые камеры стояли закрытыми. — А почему ее превратили в склад?
— А где лучше-то найти? На складах стены деревянные, крыши протекают. Тюрьма же строена на совесть. Каменная, с прочными засовами, и не жарко там, условия для хранения идеальные. Потому еще при прежнем бургомистре туда перенесли всякие-разные материалы, опасные для хранения. А уж сейчас, когда что ни день, то пожар, то иная какая беда, самое им там место. Уж это господин ван Штанген должен бы понять! А он все свое гнет: тюрьма — это тюрьма, в ней должен быть порядок. Так у нас и есть порядок: горное масло в одной камере, порошок праздничный в другой, вина из Кабальерры в третьей. Вот купец Пластикард просил еще партию пеньки поволчанской перевезти. Да видно, не сможет. Господин ван Штанген столь грозен был, что у мобилизанта Дуделя, который нас сопровождал, аж ноги подкосились.
— Дуделя? Это перчаточника, что ли?
Пулькер потер лоб.
— Нет, перчаточник — это Понтон Дудель, а при тюрьме нынче младший брат его, Мутон.
— Точно. И он что-то поминал про брата, которого в тюрьму призвали и напугали до колик.
— Ага. А если б и не запугали, все равно скоро свободных камер не останется, придется те, что под склады заняты, вычищать!
Слышать то, как твои предчувствия приобретают эпидемический характер, было неприятно, и я пробормотала:
— Сегодня никаких бедствий не произошло.
— Еще не вечер. И ван Штанген ясно дал понять, что этим не кончится.
— Вот и ректор Суперстаар так же считает, хотя по другим причинам. А дальше что было — после того, как ван Штанген ревизию тюрьмы устроил? Успокоился, надеюсь?
— Как бы не так! То есть меня-то он отпустил, но послал за доктором Обструкцией. Дабы он проверил, впрямь ли арестант, вами вчера привезенный, умом рехнулся или придуривается.
— Тогда доктору заодно придется проверить и Ферфлюхтера.
— И то, — согласился Пулькер, и мы расстались.
Но день на этом не закончился. А закончился он тем, что вновь прибежала Фикхен и принесла записку от Вассерсупа, что ван Штанген арестовал доктора Обструкция, и что все мы, входящие в созданную ван Штангеном комиссию, вызваны завтра с утра на чрезвычайное заседание.
История, похоже, близилась к завершению.
Впрочем, мудрецы Перворимской империи утверждали, что всякая история есть образ великого червя Серобуроса. Однажды он принял за червячиху собственный хвост, приступил к делу, не разобравшись, и в результате все так перепуталось, что ни начала, ни, извините, конца не найдешь.
А на Ближнедальнем Востоке, в университетском городе Чифань, мне приходилось слышать, что история развивается в виде винтовой лестницы на башню, которую никогда не достроят. И, сколько не поднимайся, все равно не дойдешь, а только свалишься от головокружения.
Но ни черви, ни лестницы не помогут в решении головоломки, изрядно поломавшей тихий город Киндергартен.