– Тебе что, так нужна в труппе третья актриса?
– По правде сказать, совсем не нужна. Но я по опыту знаю – лучше, когда актеры – люди семейные. Так спокойнее и неприятностей меньше.
– Тогда и я скажу тебе правду. Я, хоть к алтарю ни с кем не ходила, сейчас женщина несвободная. Не стану клясться, что это навсегда, но …от добра добра не ищут.
– Что ж, так я братьям и передам. А ты все же подумай, подумай, может счастье свое упускаешь.
– Хорошо, подумаю. Ну, будь здоров.
Джареда эта беседа развлекла, но все же он сказал Дагмар:
– Гиро и Баларт, кажется, оба присватались к Бесс. Как бы до драки дело не дошло…
– Не дойдет, – успокоила она его.
– А ты откуда знаешь?
– Не в первый раз. Они оба не женаты, потому что им, если девица понравится, то непременно одна и та же.
– Ну, если бы все братья из-за этого не женились, род человеческий бы вымер. У меня, представь, тоже шесть братьев было, при том, что ни одной сестры…
– А как же Бесс?
– Бесс – не родная… – Надо же было так оговориться!
Он готов был объяснить Дагмар все, ибо ей вряд ли что либо говорило выражение «родство по выбору», а иначе их отношения с Бессейрой могли показаться более, чем двусмысленными.
Но Дагмар ни о чем не стала допытываться. Только сказала:
– Я бы хотела быть такой, как она…
– Почему? Разве она красивее тебя? Или умнее?
– Нет. Но в ней есть то, чего нет во мне.
– А в тебе есть то, чего не хватает ей. И если бы все были одинаковые, было б жутко. Или скучно.
Дагмар покачала головой.
– Пойми, я не это имела в виду… Нет, ты не поймешь. И не надо.
Он не мог понять этой зависти. Разве что дело в том, что Бесс моложе. Но разница в возрасте между ними не так велика, и к тому же молодость – единственный порок, от которого люди быстро избавляются. А мысль о том, что Бессейра могла бы обрести семейную гавань в корпорации гистрионов вызывала улыбку. Хотя – почему бы и нет? Не зря же она, повстречавшись с Кайрелом во сне, разминулась с ним наяву. И в интригу она влезла вовсе не из тех побуждений, что Лабрайд, при том, что ее побуждения, быть может, не менее высоки. Нет, что бы Лабрайд не твердил, мы – не такие, как он. Мы – простолюдины. Просто – люди.
В тот день двор выехал на волчью травлю, и Бессейра увела свою мышастую, («Хороша кобылка», – сказал Матфре. – «Как ее кличут?» – «Лиара», – отозвалась Бесс.) Стало быть, выехала из города. Джаред считал, что за городом она и заночует. Но она вернулась поздно вечером, усталая, измотанная, угрюмая. А Дагмар явно радовалась ее присутствию. При том, что они не говорили. Наверное, Джаред и в самом деле не понял ее слов о том, что она хотела бы уподобиться Бессейре. Не зависть породила их, а доброта. Бесконечная доброта и благородство. Какая бы еще женщина ни словом, ни взглядом, ни намеком не упрекнула мужа, что он совсем забросил ее, шляется неизвестно где, и ничего не рассказывает, что в их жизнь, в их жилище и только что не в постель влезла подозрительная авантюристка, которая, оказывается, мужу вовсе даже и не сестра. А она молчит и улыбается.
В тот вечер они внизу не засиживались. Бессейра сняла сапоги и сидела на одеяле. Каково-то ей, успел подумать Джаред, с южным чистоплюйством, усугубленным воспитанием в старой семье, целыми неделями не раздеваясь…
И тут это случилось.
Никто из них не выказывал желания спать, и Джаред рассказывал какую-то байку, услышанную им в Зохале, когда Бессейра выпрямилась и подняла голову, будто ее внимание привлек какой-то посторонний звук. Но глаза ее при этом были закрыты. Лицо ее странно напряглось, она прикусила губу. Медленно, очень медленно подняла руки и зажала уши ладонями. Нет, она сжимала собственный череп, точно силясь помешать ему расколоться изнутри.
– Что с ней? – спросила Дагмар.
– Не знаю…
Тело Бессейры, напряженное, как струна, выгнулось назад. Затылком она коснулась пола.
– Помоги ей! Ей плохо!
Но Джаред медлил. Ему приходилось видеть много припадков, вызванных разными болезнями, и никогда они не были похожи на то, что происходило сейчас. И он растерялся.
Бессейра снова выпрямилась, опустила руки. Лицо ее чудовищно дергалось. То, что терзало ее изнутри, пыталось сбросить внешнюю оболочку. Потом она заговорила:
– НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ !
Это был ее голос – и не ее. Ниже, повелительней. Джаред мог бы поклясться, что узнает интонации Лабрайда. Но это был и не его голос. Похожий. Словно бы на одном инструменте пытались подобрать мелодию, сыгранную другим. Это было бы забавно, если бы не было страшно.
– Возвращаться? – повторил Джаред.
Невидящие глаза Бессейры смотрели на него.
– Император тяжело болен… это скрывают… надолго … не удастся… Немедленно возвращайтесь!
Она обмякла и повалилась на бок. Джаред, наконец, стряхнул с себя оцепенение и бросился к ней. Бессейра открыла глаза, под которыми отчетливо проступили синяки.
– Вот черт… Это было… или мне померещилось?
– Ты говорила, что вам пора возвращаться… и про болезнь императора.
Бессейра села, вытирая пот со лба.
– Тебе плохо?
– Ничего… голова кружится, и сердце молотит…но это пройдет. Вот он сейчас точно пластом лежит…
Джаред и без имени понял, кто.
– Это было то, о чем ты мне рассказывала? Он говорил с тобой…мыслями?
– Да. Но я не думала, что это возможно на таком расстоянии. Наверное, дело и в самом деле плохо, если он рискнул затратить столько сил… – Она повернулась к комедиантке. – Дагмар, я прошу тебя – никому не говори о том, что ты сейчас видела. Иначе это худо обернется и для меня, и для Джареда.
– Я понимаю, – ровно произнесла Дагмар. Испуг ее прошел, она успокоилась, и Джаред снова подивился ее самообладанию. – Никому не скажу.
– Не бойся, Дагмар не выдаст, – подтвердил он. – Она видела, как я лечу с помощью Дара, давно, еще летом, и никому не проговорилась.
Бессейра, вздохнув, стала натягивать сапоги.
– Все, кончился отдых в обществе милых людей. Пора во дворец, предупредить…
– С ума сошла? Ночью-то!
– До утра ждать нельзя. Лабрайд сказал, немедленно. Стало быть, медлить я не должна.
– Все равно, ночью во дворец ты не попадешь.
– Во дворец – да. Но мы условились, что каждую ночь кто-то из телохранителей Норберта будет сторожить на герцогской конюшне. А через конюшню куда нужно я всяко пройду.