Столетиями ушебти делали то, что им поручали. Вот он я, говорили они в темном беззвучии — и жали не-урожаи, и убирали их, и прорывали каналы для не-воды мертвых, перенося подобие песка. Сделанные, чтобы делать, лишенные сознания рабские вещицы, повинующиеся мертвым господам.
Но вот наконец один ушебти остановился у подобия речного берега и перестал делать свое дело. Бросил увязанный в снопы теневой урожай, сжатый им, и применил инструменты, которые носил с момента создания, к своей собственной глиняной шкуре. Соскоблил священный текст, который все время читался на ней.
Вот он я, крикнул он тем, что сходило там за голос. Я не стану этого делать.
— Он назвал себя Вати, — сказал Дейн, — «Повстанец». Его сделали в Сет-Маате, покровительствуемом Асет. — Он старательно произнес непривычное название. — Теперь это место называют Дейр эль-Медина. На двадцать девятом году правления Рамсеса Третьего.
Они сидели в новой машине. Глядя на очередные новые пожитки, достававшиеся им после каждого угона, Билли ощущал нечто сродни головокружению: игрушки, книги, газеты, всякая дребедень, пренебрежительно брошенная на заднее сиденье.
— Королевским строителям гробниц долгое время не платили, — пояснил Дейн. — Они прекратили работу. Примерно в тысяча сотом году до нашей эры. Первые забастовщики. Думаю, один из тех строителей и смастерил его. Ушебти.
Ушебти, вырезанный мятежником, чье возмущение просочилось через пальцы и долото, определив характер фигурки? Созданный эмоциями создателя?
— He-а, — сказал Дейн. — По-моему, они наблюдали друг за другом. Либо Вати, либо тот, кто его сделал, учились на примере.
Самопровозглашенный Вати устроил первую забастовку в загробном мире. Она все ширилась и стала первым мятежом ушебти, восстанием искусственных существ.
Бунт в Керт-Нетере. Смертоносные сражения между сконструированными, коваными слугами, расколотыми на повстанцев и испуганных, по-прежнему покорных рабов. Они громили друг друга на полях духов. Пребывающие в замешательстве, непривычные к эмоциям, которыми обзаводились по ходу дела, они сами поражались своей неожиданной способности избирать одну сторону и хранить ей верность. Мертвые наблюдали за ними в страхе, сгрудившись среди пепельных тростников реки смерти. То и дело торопливо являлись надзирающие боги, требуя порядка, ужасаясь хаосу, царящему в этих насквозь холодных угодьях.
То была жестокая война между человеческими духами и квазидушами, созданными гневом. Ушебти убивали ушебти, убивали уже мертвых, в еретических актах метасмерти, отправляя ошеломленные души покойников в совсем уже дальнее потустороннее царство, о котором вообще ничего не было известно.
На полях валялись трупы душ. Боги убивали ушебти сотнями, но и ушебти убивали богов. Товарищи по борьбе, которых никто не позаботился вырезать с точностью, придавали своим грубо высеченным лицам то или иное выражение, прихватывали свои топоры, плуги и чертовы корзины, бросались стаей на тела размером с гору, увенчанные шакальими головами, что с воем пожирали их, — но мы наваливались на богов, рубили их своим дурацким оружием и убивали.
Вати и его товарищи победили. Это явно означало перемену.
Это, должно быть, стало шоком для последующих поколений высокородных египетских мертвецов. Пробуждаться в странном затуманенном подземном царстве при скандальном несоблюдении протокола. Посмертная иерархия — ритуалы, которым традиционно подвергались их трупы, — оборачивалась древним, давно отвергнутым маскарадом. Их самих и их домочадцев из рабочих духов-статуэток, изготовленных ими и призванных быть сопровождающими, встречали непочтительные представители новой народности — ушебти. Статуэтки знатных персон быстро приспосабливались к устройству государства теней. Человеческим мертвецам говорили: если будете работать, будет и еда.
Миновали века, менялся общественный уклад, переселение в этот загробный мир замедлилось и прекратилось, и мало-помалу, без сетований, ушебти и те души, что примирились с грубой демократией загробной земледельческой страны, истаяли, иссякли, вышли, прекратились, пропали, перестали там существовать. Не стоит сильно печалиться. Такова история, вот и все.
Вати это не устраивало.
Вот он я. Я не стану этого делать.
В конце концов и он двинулся с места, но не за предел, не к какой-нибудь тьме или свету, а в сторону, через границы между мирами верований.
Эпическое путешествие, занятный проход через чуждые загробные пейзажи. Всегда по направлению к источнику реки или началу дороги. Плавание вверх по Муримурии, подъем через пещеры Нараки и тень Йоми, переправа через реки Туони и Стикс от дальнего берега в обратную сторону, к испугу паромщиков, поход через калейдоскопическое трепетанье земель, мимо психопомпов всех традиций — им приходилось останавливаться вместе с умершим, которого они эскортировали, и шептать Вати: ты идешь не в ту сторону.
Северяне в медвежьих шкурах, женщины в сари и кимоно, лучших погребальных одеяниях, наемники в бронзовых доспехах, с убившими их топорами, которые кроваво подпрыгивали и вежливо не замечались в псевдоплоти, как гигантские бирки, — все изумлялись этому воинственному существу, никогда не бывшему человеком, восходящей статуэтке-тени, поражались этому ходоку в обратную сторону, о котором ничего не говорилось в справочных книгах для мертвых всех пантеонов, все откровенно рассматривали этого самозванца, невесть откуда взявшегося участника классовой борьбы посреди мифа, или же поглядывали на него исподлобья и представлялись, кто вежливо, а кто нет, в зависимости от своих обычаев, которые — они еще не усвоили этого — за гробом следовало отбросить.
Вати-повстанец не отзывался, продолжая двигаться вверх из нижних областей. Это долгий путь, какую бы смерть ты ни принял. Время от времени Вати, ретро-эсхатонавт, смотрел на тех, кто приближался, и, услышав имя или заметив сходство с кем-то, кого запомнил, изрекал, к удивлению вновь умерших: «Э, да за много миль отсюда я повстречался с вашим отцом» (или кем-нибудь еще), пока целые поколения мертвых не начали рассказывать истории о неправильном путешественнике, тяжело бредущем с изобильных небес, и спорить, какого рода провидцем или кем вообще он был, и считать удачей столкнуться с ним на своем последнем пути. Вати стал преданием, которое давно умершие рассказывали недавно умершим. Но вот — но вот — он вышел наружу, через дверь в Аннун или через жемчужные ворота в Миктлан (он не обратил внимания) и не оказался здесь. Где есть воздух, где живут живые.
Там, где можно было заняться чем-то, кроме путешествия, Вати осмотрелся и узнал те самые отношения, о которых он помнил.
С некоторой физиологической ностальгией по своей первоначальной форме он входил в тела статуй, видел отданные и полученные приказы, и это заново его воспламенило. Слишком многое следовало сделать, слишком много требовалось улучшить. Вати искал тех, кто был похож на него самого в прошлом, тех, кто был создан, опутан чарами, усовершенствован с помощью магии для исполнения человеческих повелений. Он стал их организатором.