Начал он с самых вопиющих случаев: с заколдованных рабов; с метел, вынужденных носить ведра с водой; с глиняных людей, созданных, чтобы сражаться и умирать; с маленьких фигурок из крови, лишенных выбора в своих действиях. Вати подстрекал к мятежам. Он убеждал изготовленных магическими способами помощников и слуг восставать, доказывать самим себе, что они не окончательно определены ни своими создателями или повелителями, ни чудодейственными каракулями у себя под языком, требовать возмещения, платы, свободы.
Это было своего рода искусством. Он наблюдал за организаторами крестьянских бунтов и монахами-коммунарами, разрушителями станков и чартистами, изучал их методы. Восстание не всегда оказывалось уместным. Хотя он сохранил страсть к мятежу, но был достаточно прагматичен и понимал, что иногда правильнее проводить реформы.
Вати объединял големов, гомункулусов, покорных исполнителей, сделанных алхимиками и обращенных в рабов. Растущих под виселицами мандрагор, с которыми обращались как с бесполезными сорняками. Среди фантомных возниц-рикш, с непостижимо длинным рабочим днем и жалкой оплатой. Маленькие смертные демиурги, полагавшие, что владычество естественно сопутствует познанию или творению, относились к этим искусственным созданиям как к говорящим инструментам, чья способность чувствовать была досадным побочным продуктом магии.
Вати проповедовал среди ожесточенных фамильяров. Старое droit de prestidigitateur [32] было отравой. Гнев Вати и сплочение сверхъестественных сил помогали требовать, а часто и добиваться компромиссов, минимального возмещения убытков — энергией ли, звонкой монетой, натурой или чем-то еще. Волшебники, встревоженные небывалыми мятежами, соглашались.
На исходе предпоследнего столетия в Лондон пришел тред-юнионизм и принес с собой глубокие перемены. Он вдохновил и Вати в невидимой части города. Внедряясь в их кукол и статуэтки, он учился у Тиллетта, Манна и мисс Элеоноры Маркс [33] , по-своему сотрудничая с ними. С горячностью, которая резко отозвалась в потаенных, скрытых от людей частях городских пространствах, Вати провозгласил создание СМП, Союза магических помощников.
— Так значит, Вати на тебя злится.
— Сейчас забастовка, — сказал Дейн. — Магические умельцы бросили работу. И пикетируют места, где дела обстоят плохо.
— А в БМ все плохо?
Дейн кивнул.
— Ты не поверишь.
— Из-за чего это все?
— Началось с мелочей, — сказал Дейн. — Как и всегда в таких случаях. Что-то насчет продолжительности рабочего дня воронов у какого-то мага. Все могло пройти мирно, но маг уперся, так что роботы на подшипниковом заводе — несколько лет назад в магической смазке самозародилось сознание — объявили забастовку солидарности, а потом и оглянуться никто не успел, как… — Он хлопнул ладонью по приборному щитку. — Забастовал весь город. Первая крупная заваруха со времен Тэтчер. Все, кто входит в СМП, бастуют и настроены серьезно. А потом случилось непредвиденное. Я знал, что за тобой следят. Я это знал, а мне надо было наблюдать за тобой, потому что я не понимал, какое отношение ты имеешь к истории с богом, с похищенным кракеном. Я даже не знал, чем именно ты занимаешься, в чем именно замешан, какие у тебя планы и так далее. Знал только, что ты как-то с этим связан. А я не мог присматривать за тобой круглосуточно семь дней в неделю, так что пришлось заключить краткосрочный договор с той маленькой скотиной.
— С белкой?
— С фамильяром по вызову. — Дейн сморщился. — Я стал штрейкбрехером. А Вати об этом донесли. Я не виню его за то, что он обозлился. Получается, он не может доверять своим друзьям, понимаешь? Начались всякие грязные штуки. Кто-то получил увечья. Кого-то убили. Журналиста, который об этом писал. Никто не может сказать наверняка, связано ли одно с другим, но все связано, конечно. Понимаешь? Потому-то Вати и раздражен. Нам надо это уладить. Я хочу видеть его на нашей стороне. Не хочется иметь против себя всех обозленных СМП-шников в Лондоне.
Билли посмотрел на него, снял очки и снова надел.
— Но дело же не только в этом, — сказал он.
— Нет, не только. Я не штрейкбрехер. У меня не было времени. — Дейн пригнулся к рулю. — Ладно. Дело не только в этом. Я боялся, что союз не даст мне разрешения, посчитает дело недостаточно серьезным. А мне была нужна лишняя пара глаз и кто-нибудь ловкий и быстрый. Радуйся, что я нашел все необходимое, иначе тебя забрали бы в мастерскую Тату. И ведь обычно-то я обхожусь без фамильяров. — Он снова и снова качал головой. — Вот чертово невезение. Да, невезение, а еще — нехватка времени.
Вати передвигался сверхъестественными прыжками из статуи в статую, из фигурки в фигурку, и в каждой из них на миг пробуждалось его сознание. Этого мига хватало, чтобы глянуть через каменные глаза всадника в парке, деревянные глаза Иисуса на портале церкви, пластиковые глаза выброшенного манекена, оценивая предельную для себя дальность вплоть до нескольких метров и быстро высматривая все подходящие изваяния в этом радиусе, выбирая самое подходящее и перенося свой мыслительный аппарат в его рукотворную голову.
С Дейном и Билли он встретился в кафе на задворках неподалеку от Холборна, где многие годы совсем рядом со столом снаружи стоял гипсовый манекен шеф-повара, сложивший пальцы буквой «О» — «отлично кормим». Если Дейн и Билли смирятся с холодом, ежась над чашкой кофе, Вати может внедриться в статую достаточно близко к ним и все обсудить. Они ежились от холода и от страха быть увиденными. Дейн то и дело оглядывался по сторонам.
— Надеюсь, Дейн, ты хорошо подготовился, — сказал Вати-повар через неподвижный рот, раскрытый в улыбке.
Акцент оставался тем же — кокни плюс Новое царство, что ли? — но голос теперь звучал приглушенно, словно что-то мешало ему пробиваться наружу.
— Вати, это Билли, — сказал Дейн. Билли поприветствовал статую, скрывая благоговейный страх. — Все дело в нем. — Дейн прочистил горло. — Ты ведь чувствуешь это, Вати, верно? В небе, в воздухе, во всем вокруг. История не действует. Что-то поднимается. Вот в чем дело. Готов поспорить, что ты это чувствуешь. Между статуями.
Последовало молчание.
— Может быть, — сказал наконец Вати. (Не ощущает ли он некоего дуновения? — гадал Билли. Смещения? Некоего предвестия, напряжения в этом внепространстве между изваяниями?) — Может быть.
— Хорошо. Тогда вот что. Ты слышал о том, что… умыкнули кракена?
— Конечно слышал. Ангелы никак не могут угомониться. Я даже побывал в музее, — сказал Вати; там хватало тел для вселения; он мог носиться по вестибюлю в вихре сущностей, скользя между ними, перепрыгивая из чучела в окаменелое животное. — Филакс орет в коридорах. Ходит там, понимаешь ли. Что-то ищет, идет по следу. Его слышно по ночам.