Говорили, что раньше женские состязания были во всем подобны мужским. Теперь они сильно изменились. Во-первых, к состязаниям допускались только незамужние девушки. Это сильно ограничивало возраст участниц, поскольку в Каафе девушки, если они не жрицы, замуж выходили рано. Во-вторых, состязания были только вооруженные, и были они гораздо ожесточеннее, чем мужские. Отчасти потому, что хотя девушек свободно допускали к участию, никто их предварительно обращению с оружием не учил. А что может быть злее, чем драка неумелых? Затем, считалось, будто проигравшая не соблюла целомудрия – и пусть нравы в Каафе были весьма свободные, кому приятно, если о тебе подумают такое? Поэтому девушки сражались с исключительным ожесточением, и хотя смертоубийства, как и в мужских состязаниях, случались редко, и как правило, непреднамеренно, ран и переломов здесь было несравненно больше. Знатоки на женские состязания не ходили, ибо там подлинного мастерства не встречалось. Более того, они утверждали, что посещение подобных зрелищ есть проявление дурного вкуса. Увы! Стремление к высокому вкусу никогда не было господствующим в Каафе. И всегда находились любители поглазеть на дерущихся девиц. Несмотря на то, что здесь поединки продолжались, как правило, дольше, участниц неизменно бывало гораздо меньше, чем участников, и состязания девушек заканчивались на день, а то и два раньше состязаний мужских. Поэтому зрители, повеселившись от души над тем, как разъяренные, визжащие, растрепанные девахи разбивают друг другу носы, полосуют бока и перебивают кости, как раз поспевали к заключительным поединкам настоящих, самых лучших бойцов.
Дарда, с тех пор, как поселилась в Каафе, смотрела все состязания. В первую очередь мужские. Другие женщины являлись туда, облачившись в мужскую одежду, чтобы полюбоваться на полуобнаженных, а то и вовсе голых борцов. Воры во дворе Хаддада снимали урожай с зазевавшихся зрителей. Но Дарде были важны сами состязания, как таковые. Она наблюдала за ними с неменьшим вниманием, чем следила за драками пастухов у себя на родине. Даже с большим. Тогда она училась приемам борьбы просто для того, чтобы выжить. Для этого ей теперь хватало умения. Но ей не достаточно было выживания. Не то, чтобы Дарде не нравился город Кааф, или не устраивали его обычаи. Но город и обычаи должны были служить ей, а не наоборот. И для этого она собиралась совершить нечто невиданное в истории Каафа: пробиться на мужские состязания. И не только пробиться, но и победить. Потому она и наблюдала.
Поединщики в Каафе, конечно, были не чета пастухам и землепашцам. Драться здесь не просто любили, но и умели. особенно это было заметно на состязаниях по борьбе. Не однозначно – сила против силы, а уже искусство. Здесь противники не спешили сразу же спеться друг с другом. а умело маневрировали, применяя обманные приемы. Сойдясь же, ловко бросали друг друга через спину и через бедро. Правила разрешали удушения и подсечки. В родных краях Дарды считалось, что тот, кого повергли на землю, уже побежден. В Каафе предполагалось, что борец не считается побежденным, пока он может и сохраняет волю продолжать поединок, а стоит он, лежит или сидит – неважно. Иногда исход поединка решал именно такой удар – нанесенный снизу. Примерно так же далеко от илайских образцов ушел и кулачный бой – скорее танец, чем топтание на месте. Но в эти состязания Дарда бы и не сунулась. Она знала, что ни теперь, ни когда-либо в жизни не будет достаточно сильна, чтобы победить сколько-нибудь умелого кулачного бойца, даже самого легкого веса. Нет, она собиралась участвовать в вооруженных поединках. Вообще-то Дарда полагала, что смогла бы, пожалуй, победить и в борьбе. В Каафе она отчетливо видела недостатки, присущие здешнему стилю – именно потому, что боролись мастера, те самые недостатки, о которых говорил ей Ильгок. Он учил ее, что лучше всего не бить противника, а лишь использовать его собственный замах или прыжок. Здесь этого никто делать не умел. И она ни разу не видела, чтоб ногами били иначе, чем по колену (удары в пах, правда, были запрещены правилами). Было немало других приемов, известных Дарде, но невиданных в Каафе. И все же она не стала бы стремиться к состязаниям в борьбе. Она не хотела сразу открывать все, что умеет. Это помогло бы избежать излишнего любопытства. И подозрений. Женщина, сражающаяся с оружием в руках – это в Нире явление редкое, но не исключительное. А в Каафе даже и не редкое. Разве здешняя Никкаль не изображена с мечом? Но если она вступит в бой без оружия… нет, оружие было необходимо. Хотя бы на начальной стадии поединка. И посох Дарды мог бы сгодиться, поскольку фехтование на палках и шестах было вполне привычно.
Но, разумеется, пробиться на мужские состязания она могла бы, лишь победив всех соперниц на состязаниях девушек. Это она и собиралась сделать,
Дарда ничего не сказала о своем замысле матери Теменун – та бывала судьей на состязаниях девушек и почетной гостьей на мужских. Хотя разговор о состязаниях как-то состоялся. Мать Теменун рассуждала о том, что даже в Каафе, где состязания больше, чем где-либо сохранили черты, присущие им в древности, стали забывать о первоначальном их смысле. Не развлечение, а обряд в честь Хаддада и Никкаль, божеств, от которых зависит плодородие. Раньше, говорила она, не было таких сложных правил, оберегающих безопасность участников, и мужские поединки велись зачастую до смерти. Считалось, что кровь, пролитая на землю, оплодотворяет ее, а убитого забирает, подобно нежной супруге и доброй матери, сама Никкаль. Победитель же был любимцем Хаддада, отца всех живых, и к посредству таковых прибегали бесплодные женщины, желающие иметь детей. Мужья не смели препятствовать им в этом, и попрекать изменой. Считалось, что дети, появившиеся на свет в результате подобных связей, дарованы милостью Хаддада – и никак иначе.
Сейчас, с усмешкой добавляла мать Теменун, женщины тоже осаждают победителей в состязаниях, но отнюдь не из благочестивого желания продолжить род. И Хаддада при том вряд ли кто вспоминает. Что же касается девушек-победительниц, продолжала мать Теменун, они могли не дожидаться, пока к ним кто-либо присватается, а имели право сами выбирать себе мужей. Это была большая честь – жениться на такой девушке.
То, что рассказывала верховная жрица, было весьма занимательно, но, как тогда казалось Дарде, совершенно для нее бесполезно.
Состязания происходили в разных кварталах города. Мужчины сражались в большом дворе храма Хаддада. Девушек привечала отнюдь не Никкаль, как можно было подумать. Им была отведена площадь между городской цитаделью и старым водохранилищем, а почему так получилось, сказать не мог никто, даже мать Теменун. Площадка там была вытянутая и слишком узкая, пригодная скорее для бега на короткую дистанцию. Зато зрителям здесь было не в пример удобней, чем во дворе Хаддада, где всем, кроме судей и почетных гостей, оставалось толпиться за выгородкой. Здесь вдоль стен были пристроены деревянные скамьи, и даже в несколько ярусов. По традиции женщины сидели слева, у стены водохранилища, мужчины справа, под сенью крепости.
Когда Дарда появилась среди крепеньких, смуглых, голоногих и голоруких дочерей каафских торговцев и ремесленников, это вызвало настоящее возмущение. Уродина из городских трущоб бросает вызов милым и добропорядочным девушкам? Ее не хотели допускать. Но верховная жрица, поразмыслив, сделала утверждающий знак. Она не хотела выдавать удивления, вернее, озадаченности. Сомневаться, что Дарда дерется лучше всех этих домашних девочек, не приходилось. Так зачем она вступила в круг? Однако, узнать, что затевает Дарда, мать Теменун могла, лишь допустив ее к состязаниям. Кроме того, отказ создал бы опасный прецедент. Все участницы должны были быть здешними, моложе восемнадцати лет и не замужем. Кроме того, они были (или считались) девственницами. Никто этого не проверял, само состязание и служило проверкой, правда, насколько известно было матери Теменун, подобное представление утвердилось лишь за последние сто лет. Относительно внешности и происхождения никаких требований не предъявлялось. А значит, Дарда отвечала всем условиям. Нравится это публике или нет, значения не имело.