И мы поторопились.
Пока мы шагали по коридору, я пытался договориться с Мунчайлд.
– Мун, нам лучше забыть раздоры и неудачи и постараться придумать, как вылезти из этой заварухи. Мы оба влипли, и неважно, виноват ли в этом кто-то один из нас. Понимаешь, о чем я?
Похоже, Мун начала потихоньку проникаться ситуацией и оттаивать.
– Что ж, может, и так. Согласна, нам нужно вместе придумать, как тут все утрясти. Вот только я бы хотела договориться с тобой заранее об одной вещи.
– О чем это?
– Если мы сейчас все уладим, то обещай, что дашь нам шанс в этой вселенной. Не сматывайся галопом при виде первой же трудности. Обещай, что мы тут пробудем столько, сколько понадобится, чтобы наш сын мог начать жить по-человечески.
Я задумался. Мунчайлд никогда особенно не жаловалась на то, что я выдернул ее из родного мира и увлек в эту безумную эскападу. Я вспомнил, как она помогла мне во время хаоса в измерении Бабочки и как еще раньше прикусила губу и ничего не сказала при виде сексуальных богинь, похожей на которых ей никогда не суждено стать. И после, когда дрекслероиды на миг сделали ее всемогущей, она не проявила эгоизма, а только попросила, чтобы ей вернули ее чýдного сына. То есть, по сути, она хорошая девушка. Мне могла попасться дама и похуже.
И, словно почувствовав, о чем я думаю, она сказала:
– Пол, ты мне нравишься, здорово нравишься. Но тебе нужно научиться быть более благородным и добрым. И к другим, и к себе самому!
– Правильно. Я поцелую первого же прокаженного, который нам попадется.
– Придурок! Уверена, ты никогда не изменишься. Но если хочешь, чтобы я была на твоей стороне, то все же пообещай, что поможешь мне вырастить нашего сына настоящим человеком.
Ловушка зазияла, как дыра в полу.
– До скольких же лет?
– Гм, до восемнадцати?..
– Значит, это займет восемнадцать недель? Верно?
– Ой, об этом я еще не задумывалась. Ну да, если, конечно, он и дальше будет расти так же быстро.
– Хорошо. Я готов провести здесь четыре с половиной месяца. По рукам.
У Мунчайлд были невероятно влажные и холодные руки...
Зал суда был полон. Судья Топочка сидел в кресле на возвышении, похожий на самого злобного из ацтекских божков. Пока нас вели к скамье подсудимых, я наконец осознал особенности этого мира.
Все без исключения были натренированы и подтянуты. Тут не было людей с лишним весом. А многие мужчины и женщины казались настоящими качками. (Я с содроганием повторил про себя имя судьи – Топочка.) Заметные перемены по сравнению с той милой Америкой, откуда я отчалил.
Но, кроме этого, было и другое отличие, кое-что на первый взгляд не столь заметное. По некотором размышлении я смог осознать только общую атмосферу внимательности и остроты ума, общий блеск в глазах. Никто из присутствующих не проявлял апатии, лености ума или безразличного невнимания, что так часто встречалось у меня дома. И не то чтобы люди тут производили впечатление таких уж умных, просто казалось, что они привыкли использовать свои мозги на полную катушку. Не исключено было и то, что все присутствующие здесь взвинчены по какой-то непонятной нам причине...
Назначенный судом защитник представился нам. Бестолочь, которая равнодушно позволит судье вытереть о нас ноги, – я был уверен в этом и потому даже не удосужился запомнить имя адвоката. Слушание началось.
Судья Топочка изучил поданные ему бумаги. Потом обратился к нам.
– Вы мистер и миссис Пол Жирар, правильно?
Это было что-то новенькое. Каким-то образом йо-йо сумел сконструировать для нас прошлое, бумажный след, который мог подтвердить наше существование. Или, быть может, йо-йо поместил нас во вселенную, где уже существовали наши двойники (хотя я точно помнил, что специально просил Ганса-суперкуста закрыть в йо-йо эту опцию). Но если дело обстояло именно так, то что сталось с нашими двойниками? Хотя это вряд ли имело значение, поскольку в суде торчали именно мы.
– Да, это мы, ваша честь, – подтвердил я.
– И у вас есть потомок по имени Диггер, рожденный четыре года назад?
Мун решилась подать голос.
– Да, ваша честь. Это наш сын.
Судья подался вперед, его лицо налилось краской, и он пронзил нас двойным раскаленным лучом отвращения.
– Да как вы смеете! – заорал он. – Как вы могли быть так бездумны!
– Да как вам сказать, судья, – кротко ответил я, – был праздник дин, и мы, как бы это выразится, увлеклись...
– Молчать! Понятия не имею, о чем вы там бормочете. Такому поведению нет оправдания! Позвольте перечислить выдвинутые против вас обвинения, скандальные уже своей многочисленностью. Во-первых, у вас отсутствуют родительские тесты и заключение Совета! Ни один из вас никогда не числился в списках курсов усовершенствования! Ваши папуль-мамулины поля плоски как блины вплоть до момента вмешательства Родительского патруля. К тому же имеется пик враждебности и безалаберности – в семь баллов! – а соответствующие участки поля вашего отпра и вовсе зашкаливают!
– Ваша честь, я могу объяснить...
– Сильно сомневаюсь! Поразительно, как вы, двое, сумели всех обмануть, избежать всех контрольных проверок, обязательных в нашем обществе. Представить не могу, что за садистские и жестокие души вы в себе воспитали, раз стали такими злобными извращенцами. Но я твердо знаю одно: в тот же миг, как вы покинете здание суда, немедленно будут начаты восстановительное обучение и курсы по самому жесткому графику. Если желаете себе добра – если в вас есть хоть капля любви и уважения к вашему отпрыску – вы немедленно и добровольно возьметесь за обучение! Я молю Бога, чтобы воздействие на вашего несчастного отпрыска пренебрежения и заброшенности на ранней стадии не оказалось неисправимым.
Мое замешательство усилил грохот молотка.
– Дело закрыто!
Я открыл новый закон природы. Я решил назвать его Четвертым постулатом Жирара. (Не потому, что уже существовали три предыдущих постулата, просто пусть ложная терминология собьет с толку будущих исследователей моей жизни.)
При знакомстве с обитателями неизведанного мира их первое желание – поиметь каким-либо образом твою задницу .
Куда бы мы ни отправлялись, всюду туземцы пытались втиснуть нас в свои рамки, приколоть наши личные предпочтения булавкой, как пойманного жучка к пенопластовой доске, пообрубать неуклюжие ветки милых причуд, силком втиснуть наши неудобные личности в местные жесткие корпуса, при этом требуя, чтобы мы наслаждались жизнью и во всю глотку благодарили за эдакую радость бытия.