Общество, решил я, держится на стремлении уложить жену соседа в прокрустово ложе.
Как бы то ни было, после череды стандартных унизительных физических и умственных тестов, назначенных судьей Топочкой, Мунчайлд и меня отвели в контору. За столом сидела женщина средних лет, напомнившая мне разом всех воспитателей в колледжах, которых мне доводилось встречать. Позвоночник этой поджарой и жилистой даме наверняка заменял стальной прут. Ее прическа была залакирована на совесть, словно 65-й «мустанг». На именной табличке на ее столе значилось: «Мисс Полынь».
– Мистер Жирар, – процедила она сквозь зубы, – анализ вашего родительского поля показал, что вы наиболее пригодны для того, чтобы внести вклад в соматическое взросление вашего сына. С другой стороны, мы нашли, что ваша жена как нельзя лучше подходит для того, чтобы руководить ментальным ростом отпра.
– Минуточку, черт возьми. Вы хотите сказать, что эта хипповая тусовщица больше подходит, чтобы помогать моему сыну делать уроки, чем я? А я годен только на то, чтобы играть с ним в салочки?
– Хотя название занятия, упомянутого вами, для меня звучит бессмыслицей, я чувствую, что вы верно ухватили суть выводов Родительского совета.
– Тогда это полная жуть. Вы знаете, что она даже читать не умеет?
– Нет, Пол, – перебила Мунчайлд. – Должна тебе кое в чем сознаться. Я умею!
– Что ты умеешь, черт побери?
– Каким-то образом я научилась читать. Обнаружила это, когда они устраивали нам тесты, а я смотрела на листки с их пометками.
Мисс Полынь надменно фыркнула.
– Если ваше незнание законов устройства вселенной – не обман, юная леди, то это ужасно. Конечно, вы умеете читать! Вам, хотя и крайне выборочно, доступно морфогенное поле всего человечества, а оно вот уже тысячу лет содержит в себе это простейшее умение. Итак, могу я продолжить?.. Вы поступаете в мой класс родаков-новичков. Возраст детей в этом классе в диапазоне от трех месяцев до года, что значительно меньше, чем возраст вашего мальчика. Но он так отстал, что несовместимость будет минимальной. Родаки, ваши одноклассники, все приятные люди, приличные граждане, желающие своим отпрам только добра, и я надеюсь, что на их примере вы сумеете выработать модель своего поведения. Теперь, если у вас больше нет вопросов...
Я поднял руку.
– Как долго будут длиться занятия?
Мисс Полынь улыбнулась. Мне редко доводилось видеть более устрашающее выражение лица.
– Мистер Жирар. Пока ваш ребенок не повзрослеет, занятия для вас не закончатся. Ни на минуту, ни на час, ни на день.
Вот что мы узнали в классе мисс Полынь, прежде чем началась по-настоящему тяжелая работа. Вводный курс не был чересчур подробным, так как простейшие азы были и так всем известны. Но как у меня на родине, в классе инструктора по вождению Эда, обучение начиналось со знакомого и самого примитивного – «газ», «тормоз», – так и здесь инструктаж начинался с элементарных концепций, всем давно известных.
Главное, что я очень скоро узнал, состояло в том, что в этой вселенной существовало и реально действовало морфогенное поле Шелдрейка.
В моем родном мире биолог по имени Руперт Шелдрейк разработал удивительную новую теорию, основанную на некоторых физических аномалиях. Он утверждал, что вокруг существуют невидимые и нерегистрируемые источники силы, так называемые морфогенные поля. Эти поля, практически бесчисленные, сложным способом переплетаются и взаимодействуют. Но самое важное – на что воздействуют эти поля.
Согласно Шелдрейку, эти поля управляют всем, от эмбриогенеза до космогенеза, от химических реакций до музыки, от животных инстинктов до человеческой памяти. Между частями материальной вселенной существуют два типа обратной связи, которые мы можем ощущать и ассоциировать с морфогенным полем. Информация и формы, однажды рожденные в физическом мире, мигрируют в морфогенное поле, где остаются навсегда, как в платоновском хранилище или библиотеке предыспытанных возможностей. При подходящих обстоятельствах соотношения и связи перетекают обратно, оказывая воздействие на материальный мир.
Шелдрейк полагал, что эти незримые инструкции могут улавливать личности или объекты, способные «настроиться» на определенное морфогенное поле. Суть тут сводится (в том, что касается живых существ) к взаимодействию сонастроенных представителей одного вида. Так, к примеру, если одна обезьянка обучилась новому трюку, то другие обезьянки, даже при отсутствии прямого контакта, пусть за много миль от первой, тоже получают знание о новом фокусе через посредство вездесущего морфогенного поля. Конечно, это происходит только тогда, когда данный тип поведения внедряется и закрепляется в морфогенном поле путем многократных повторений в материальном мире.
В этой вселенной, среди людей-«шелдров» (как я стал их звать), воздействие морфогенных полей имело странное своеобразие. Наибольшее значение для нас с Мунчайлд имело то, что эволюция здесь происходила по Ламарку.
Ламарк, как известно, был конкурентом Дарвина, потерпевшим поражение. Его теорию эволюции можно изложить в одной фразе: «Приобретенные признаки могут наследоваться». Жирафы, которые всю жизнь тянут шеи как можно дальше, рожают жирафят с шеями более длинными, чем в прошлом поколении и по сравнению с потомками тех, кто дотягивался только до нижних ветвей деревьев.
Конечно, для моего мира это была полная чушь. Невозможно переписать ДНК в женской яйцеклетке или в мужском семени, чтобы отразить в них для передачи потомкам психический или физический опыт. (Хотя, конечно, такие ретровирусы, как СПИД, в некотором роде нарушают это правило.)
Но здесь, благодаря морфогенному полю, правил закон Ламарка.
В момент зачатия и вплоть до примерно восемнадцати лет относительно чистое морфогенное поле ребенка могло заполняться воздействием полей его родителей.
Все, что делали родители, плохое или хорошее, если повторялось, то постепенно передавалось ребенку.
(По счастью, более сильные и развитые поля родителей гасили поле ребенка. Иначе после рождения чада родители могли бы превратиться в лепечущих младенцев, поскольку поле отпрыска также влияло на родительские поля.)
Родители, стремящиеся вырастить лучших детей, были обязаны сами как можно дальше тянуть шеи.
И это было ужасно хлопотно.
Чтобы стать родителями в мире шелдров, недостаточно было просто решения или супружества. Это означало, что восемнадцать лет своей жизни (или больше, если планировали подряд несколько родов) приходилось отдавать непрерывному участию в «воспитании» и «образовании» собственного ребенка. Трудозатраты и преданность делу были тут поистине героическими. Никто не заводил ребенка с бухты-барахты – в отличие от большинства других профессиональных и социальных занятий; всегда только после тщательного предварительного расчета и обдумывания. (Поскольку никто не рвался в производители, численность шелдров держалась на постоянном уровне только благодаря тенденции к сериям последовательных родов.)