На прикроватной тумбочке, розовым пятном выделяясь на фоне белой кружевной салфетки, лежал брелок с обнаженной моделью. Тот самый, потерянный два дня назад. Баланов покачал головой. Неужто Коршун принес? Бред какой-то. Устал я, подумал Баланов. Подошел и сел на кровать. Потянулся к брелку, убрал руку. Нет, хватит на сегодня вопросов. Спать, спать. Баланов положил голову на подушку, раскинул руки. На веки навалилась темная подушечная тяжесть.
— Счастливый я человек, — сказал Баланов в потолок. Звучало глупо, словно говорит пьяный. Внезапно Баланов поднял голову, вспомнив важное; повернулся к тумбочке, стоящей с другой стороны кровати. «Бегемот» смотрел на него ровными рядами черно-белых клавиш — невозмутимо, как голубой будда. Баланов невесело улыбнулся.
— И тебе спокойной ночи, монстр.
Вскочив с кровати, Баланов понял, что сейчас начнется. Льющийся из-под двери свет медленно вползал в комнату, облизывая темно-желтым языком шершавый бетон, карабкаясь по стенам, проталкивая себя все дальше и дальше. Запах у света был подозрительно знакомый, сладковато-терпкий, отдаленно напоминающий хурму, но оставлял во рту неприятный металлический привкус. Баланов поставил ногу в растекшуюся по полу лужицу и почувствовал, как стопу, а потом и щиколотку окутывает нечто теплое, склизкое, похожее на утреннюю кашу, которую с невероятным аппетитом уплетали в столовой жующие физиономии. Да и запах теперь оставлял в голове четкие, знакомые образы — покрытые голубым пластиком исцарапанные столы, круглые шершавые колонны, деревянные скамейки, сидящая напротив Маша, странный ожог на руке, картина в массивной золотой раме и мрачное лицо главного конструктора.
Неожиданно, далеко за спиной, за толстыми бетонными перекрытиями и металлическими дверями словно обрушилось что-то огромное, утробно зарокотало, покатилось клокочущей волной по бесконечным коридорам, перемалывая забранные решетками плафоны, пожарные датчики и щиты; ударило по ушам, свалило на колени, отшвырнуло с чудовищной силой в сторону, нещадно скручивая и сминая. Баланов смотрел на пролетающие мимо обломки столов, колючие щепки и с паническим страхом ожидал момента, когда затрещат кости, вопьются изнутри острыми своими концами — а они все не трещали, выдерживая немыслимые, с трудом представимые нагрузки, как будто их подменили обрезками садового шланга или вовсе изъяли, предвосхищая новый виток эволюции.
Закончилось все так же внезапно, как началось. Рокот сперва превратился в хрип, а потом и вовсе исчез, будто выдернули из розетки работавший на полную мощность пылесос. Медленно оседала бетонная пыль, открывая взору абсолютно не изменившуюся столовую. Лишь картина в золотистой раме почему-то лежала на полу — лицевой стороной вниз, — избавляя от тяжелого, неуютного взгляда конструктора. А высоко на стене, где она некогда занимала почетное место, зияла круглая дыра с неровными обгрызенными краями и обломками арматурных прутьев. Свисавшие с обломков лохмотья пыли слегка трепетали, обнаруживая сквозняк.
Баланов опустил глаза и вздрогнул, невольно отступая на шаг. Портрет уже не покоился на холодном полу, а парил в дюжине сантиметров над ним, с каждой секундой поднимаясь все выше. Между волокон холста сочилась густая бесцветная жидкость, заполняя собой подрамник. И тут картина накренилась, выплескивая на ноги скопившийся кисель; выпуская на свет невероятных размеров насекомое — гигантского муравья, доходящего Баланову до пояса.
Насекомое шевельнуло усиками, оглянулось и посмотрело на Баланова огромными фасеточными глазами. Угольно-черное тело качнулось из стороны в сторону, рискуя завалить набок своего владельца, однако цепкие лапы удивительно ловко нашли опору, подогнулись и выбросили муравья вперед. Преодолев одним прыжком расстояние до стены, насекомое с легкостью уцепилось за нее и, все еще продолжая смотреть назад, пронзительно запищало; рванулось к дыре.
Баланов хотел было схватить муравья за задние лапы, но неуклюже повалился навзничь, поскользнувшись на растекшейся слизи. Он пытался встать, опирался на локти, поворачивался на бок и тут же переваливался обратно на спину. Тело в какой-то момент стало громоздким, неудобным, всякая попытка подняться заканчивалась падением в скользкую лужу. Только спустя долгие минуты мучений неимоверным, почти титаническим усилием удалось перевернуться и опереться на гудящие лапы. А, перевернувшись, Баланов начал торопливо карабкаться по стене.
Оказавшись в дыре, он ощутил слабое дуновение, жадно вдохнул, стараясь уловить тоненькую струйку свежего воздуха — запаха травы и земли, — чтобы восстановить в памяти картинки из давно позабытого внешнего мира; отрывисто выдохнул, как перед стопкой водки, и побежал.
Нора постепенно расширялась — стены раздвигались, потолок уходил вверх, обрастая пожарными датчиками и тускло светящимися лампами. Темно-желтые капли света срывались с плафонов и растворялись в воздухе сверкающей пылью.
«Надо отсюда выбираться, — подумал Баланов, — выход где-то там». «Там-м… там-м…», — подхватило эхо одинокую мысль, унося все дальше и дальше, стесывая о шершавый пол.
Лампа над головой разлетелась вдребезги, раскурочив металлическую решетку. Взорвалась вторая, третья лампы, погружая оставшийся позади коридор во тьму. Он бежал изо всех сил, щелкая от злости массивными челюстями.
В лапах запутался пожарный шланг — длинная полотняная змея с оторванной головой, обвивающая щиколотки или то, что теперь их заменяло. Хотелось остановиться, растянуть захватившую лапу петлю, но времени не было совершенно, как, впрочем, и рук.
И тогда Баланов увидел первое бегущее перед ним насекомое, затем еще, еще, и еще. Они бежали слитной молчаливой толпой, совершенно несвойственной муравьям. Давили друг друга, топтали изувеченные тела — в слепом страхе перед надвигающейся темнотой.
В коридор стекались все новые и новые существа — выламывая двери, прогрызая бетонные стены, выныривая из коридоров. В этот момент Центр показался Баланову гигантским бетонным муравейником со строгими норками лабораторий, паутиной ходов, преданностью единой цели. И цель была настолько единой, что сам Баланов, повинуясь инстинкту толпы, поддаваясь всеобщей панике и безумию, с трудом заметил возникшее на пути препятствие.
Посреди коридора стояла Маша. Невысокая, удивительно хрупкая, с большими сияющими глазами. Муравьиными глазами. Страшными фасеточными глазами, отчего-то полными слез.
Уродливый шрам на ее руке внезапно ожил, стал расползаться, охватывая плечо, шею, лицо, пожирая здоровые ткани, как неизвестный тропический паразит уничтожает заблудшего в его владения неудачника.
Маша протянула трясущиеся руки, шагнула к Баланову, растягивая губы в безобразной улыбке. «Утро? — удивленно спросила она. — Какое, к чертовой матери, утро?». И усмехнулась собственной шутке.
В этот момент последняя оставшаяся лампа разлетелась, брызнула темно-желтыми осколками, погружая коридор во тьму.
А потом обрушилось что-то огромное, утробно зарокотало, покатилось клокочущей волной по бесконечным коридорам, перемалывая забранные решетками плафоны, пожарные датчики и щиты…