— Товарищ старший лейтенант, по вашему прика…
Филипенко не дослушивает и стискивает Бисерова в объятиях.
— Живой?
— Так точно, товарищ лейтенант. — Бисеров улыбается. Ему кажется, что он лет двести не был дома. Здесь, в своем времени. От этого сержант немного рассеян и постоянно вертит головой. — Получили от меня посылки?
— Две уже, третью ищем. Найдем, Валя, не волнуйся. Чего хромаешь-то?
— Приземлился неудачно. Ногу подвернул. Ерунда. У вас как дела? Берлин взяли?
В казарме его отлавливает Момалыкин. Торжественно вручает книжицу карманного размера, молча пожимает руку и уходит.
Озадаченный, сержант смотрит политруку вслед, затем открывает подарок и читает:
— Уот из дзы нэйм ов дзыс вилледж? Как называется это селение?
Бисеров думает: э? Читает дальше:
— Эвритсинг тэкен бай дзы Рэд Арми фром дзы инхэбитэнтс уил би пэйд фор. За все взятое у жителей войска Красной Армии заплатят!
Ничего себе. Это с какого языка? Сержант закрывает книжицу, смотрит на обложку. Там написано:
«Краткий русско-английский военный разговорник», Воениздат, 1942 год, тираж 100 000 экз.
Ну, дела. Мы пока вроде даже до Франции не дошли?
Значит, дойдем.
Бисеров сует книжицу в карман и выходит.
2005, май
— Знаю, чего хочу.
Айгуль стоит с тряпкой в руках и смотрит. В сто двадцатый раз, наверное. Надо бы домыть пол, но по телевизору — «Красотка» с Джулией Робертс. Фильм, всего лишь глупый фильм.
— Чего же ты тогда хочешь? — спрашивает Ричард Гир.
— Я, — говорит Джулия, — хочу всю сказку.
У Гули в этот момент замирает внутри. Даже не сердце, а где-то там, в низу живота. Словно она в воздушную яму падает. Сладко и страшно. И мурашки по коже. Стоит вся в пупырышках, как гусыня, и плачет.
Потому что она тоже хочет всю сказку.
1942, февраль
Филипенко не успевает отвернуться. В руках у сержанта фотография — не та, на который Гуля и Филипенко стоят, обнявшись. Другая. Здесь Гуля — одна. Но и этого вполне достаточно.
Старлей молчит. Что-то страшное с его лицом.
— Красивая? — спрашивает Бисеров. — Ведь правда?
— Да. Красивая. — слова идут с трудом. — Откуда у тебя это? Ах, черт. Глупый вопрос.
Сержант усмехается.
— Что, хохлятина, обидно?
— Как ты сказал?
Филипенко трясет головой, словно в ушах у него вода.
— Валя, у тебя шок, — говорит старлей.
— Объект «Мама» построили вы, верно? Вторую… вернее, самую первую Машину времени. Можете не отвечать. Я не спрашиваю, такая штука. — сержант прячет фотографию в нагрудный карман. — Так кто это?
Филипенко долго молчит, прежде чем сказать:
— Это моя жена.
— Какая еще жена, товарищ лейтенант? — удивляется Бисеров. — Ничего не знаю. Уехали вы от жены, нет вас в две тыщи пятом. Я проверял.
До Филипенко, наконец, доходит.
— Убью, — говорит старлей.
— Это само собой, — легко соглашается Бисеров. — Жить мы с ней не можем, а вот убить за неё — запросто. Главное, напрягаться не надо. И не надо мне объяснять, товарищ лейтенант, что у вас было важное дело и цель жизни! У меня, блин, тоже важное. И тоже цель жизни. Можете мне поверить. А сейчас у меня цель жизни набить тебе морду, сука. Нет, не за неё. За себя.
Он расправляет плечи. Сержанта учили драться и убивать, но сейчас он не хочет никаких «уклонений от удара» и прочих «захватов на болевой». Сейчас его вполне устроит обычный бокс.
Он даже позволяет Филипенко ударить первым. Бум. Мир темнеет, уплывает вбок, возвращается. Во рту — соленый привкус крови.
Сержант выпрямляется. В голове приятно шумит. Ну, все, понеслась.
Разверни пакет, там овощи и вино.
Купи сыра.
Французского рокфора с едким раздражающим запахом.
С мягким влажным вкусом.
Ешь.
Пей вино.
Би-Джей Блазковиц открывает глаза и думает: ма-за-фа-кер. Вот так, с русским акцентом. Или со славянским. Его папа приехал из какой-то славянской страны, так что теперь стальное жесткое «р» и это «мазафа-керрр» отдает привкусом родины. Которую он, само собой, никогда не видел. Да и в этот раз, похоже, не увидит. Би-Джей говорит: Боже правый, спаси и сохрани. Выуживает из ворота куртки крестик и целует. Его церковь — это восточная церковь, на кресте голый мужик, раскинувший руки в последнем «прости». У человека длинное тощее тело, ноги, пробитые одним римским гвоздем (хотя это как раз по-еврейски, католики прибивают двумя) и острое измученное лицо. То есть, лица почти не разобрать — оно сделано грубо, едва намечено — и именно поэтому Би-Джей его отчетливо видит. Босоногий Богосын смотрит на Би-Джея сквозь вспышки разрывов, сквозь гул двигателей С-47, сквозь скрежет и скрип дюралюминиевой обшивки, сквозь сопение и пердеж парашютно-десантников. Глаза у человека голубые и спокойные. Держи крепче свою задницу, капрал, — говорит человек. Разрывы звучат один за другим. Когда Би-Джей цепляет взглядом окно, там виден острый луч прожектора, несколько других С-47 и сотни разрывов в воздухе. Ну, может десятки. Хрен его знает.
На подлете к зоне выброски их накрыли зенитки гансов.
— Приготовиться! — орет сержант Флай.
Да, сэр, отвечает Би-Джей человеку с голубыми глазами.
Молодец, капрал. Ты будешь спасен — так или иначе, говорит человек.
Разрыв. Совсем близко. Самолет дергает и качает, как тележку на «русских горках». Кто-то из морпехов матерится так, что долетает даже сквозь натужный рев двигателей.
Только вот в свою Россию Би-Джей опять не попадет. Он целует крест, долгим, протяжным, страстным поцелуем и прячет в ворот куртки.
Загорается красная лампа. Воу-воу-воу — воет сирена. Один из пилотов открывает дверь. Вспышка, словно финальные фотографии уходящих в небо героев. 12-ая парашютно-десантная бригада уходит в отрыв. Внизу, в километре — Франция. Вино, девушки, сыр рокфор. Ешь, думает Би-Джей. Наливай и пей.
То плоть моя, то кровь моя.
— Первый пошел! — сержант встает у двери и орет.
— Второй пошел!
Джонни не сразу соображает, что нужно встать. Он встает. Пряный, мягкий вкус рокфора с вином струится по губам. Капрал облизывается.
— Пошел! — орущее лицо сержанта, огромное, как небо над Мельбурном. Вспышка.
— Блазковиц, пошел, дебил!