Они не догадались. Броненосец шел в надводном положении, на всех парах, словно бросая вызов стае воздушных охотников. Штурманы бомбардировщиков ввернули запалы в гнезда бомб, пилоты набрали высоту, чтобы спикировать на жертву сверху, из облаков, сведя к минимуму возможный риск. Три «Стимфлая», три захода, три шанса поразить цель — достаточно будет одного попадания, чтобы разворотить стальную спину левиафана, вскрыть его, словно жестянку с сардинами, изрешетить магистрали, наполнив нутро какофонией искореженного металла, дыма, агонизирующей плоти и всепоглощающего адского пламени.
* * *
Капитан Стерлинг оторвался от окуляра подзорной трубы.
— Ваш ход, мистер Озорник, — хрипло бросил он.
Аэропланы теперь уже можно было различить невооруженным глазом — черные точки на фоне облаков. Если верить словам этого Мюррея (а не верить ему причин не было, старый разбойник умел быть убедительным), три птички несут в своем брюхе начиненные взрывчаткой яйца. По меньшей мере три; может быть, они успели переделать еще несколько. Озорник сдвинул на лоб повязку и, не глядя, протянул руку назад. Лексикон был у боцмана, тот помедлил мгновение, прежде чем передать его. Озорник ощущал страх О’Рейли почти физически: для суеверного ирландца происходящее было дьявольским мороком. Стерлинг реагировал проще: старому негодяю, по большому счету, было плевать, кто и что служит его замыслам — но и он ощущал некое беспокойство. Что ж, тому, кто решил прокатиться верхом на драконе, не стоит рассчитывать на душевное равновесие. Книга послушно отозвалась на его прикосновение, обретая свой истинный облик: неуловимые метаморфозы прекратились, ладонь оттянул увесистый переплет цвета побывавшей в огне стали. Он открыл первую страницу, прекрасно помня, как это было в прошлый раз, — и все равно оказался неподготовленным: маленькая букашка по имени Лев Осокин вдруг потеряла всякое значение, а он обрел свои подлинные размеры. Его истинное «я» стремительно расширилось, зрение моментально охватило все вокруг: водные просторы до горизонта, глубины до самого дна. Нет, величины и порядки, структуру, представляющую собой частный случай макроструктуры. Материальный мир сбросил лживую личину, став конгломератом безличных сил и объектов. Пучки векторов разбегались во всех направлениях, надо лишь найти максимально простое и изящное решение.
Небеса полыхали изумрудным огнем. Три… Нет, уже четыре Знака разворачивали среди облаков лучи и плоскости немыслимой головоломки. Океан гудел, подобно исполинскому бронзовому гонгу; вибрации проходили сквозь корпус судна, заставляя тело мучительно сжиматься и вызывая ломоту в зубах, словно от глотка ледяной родниковой воды. Волны вдруг разорвали мириады всплесков: ошалелые рыбы выскакивали из воды целыми косяками, несколько судорожно трепыхающихся серебристых тушек рухнули прямо к ногам Ласки — а она все не могла оторвать взгляд от своего компаньона. Нет, не Осокин стоял сейчас на палубе броненосца, повелевая ветрам и хлябям; темный силуэт был всего лишь ширмой, занавеской, скрывающей маховики и зубчатые колеса вселенского механизма. «И вот с этим… Вот с этим я жила рядом? Спала?! Зачала от него ребенка?!» — поднявшаяся в душе волна страха и омерзения напугала Ласку едва ли не больше творившегося вокруг.
Басовитый бронзовый гул, казалось, теперь звучал отовсюду; «стам бойз» валились на палубу, теряли человекоподобие, становясь косматыми клубками пара, бледные молнии сердец лихорадочно пульсировали — а в небе тем временем творилось немыслимое. Мир исказился, словно в треснувшем зеркале. Три аэроплана, один за другим, сорвались в пике. Летевший сзади настиг своего собрата в этом раздвоенном пространстве, бешено крутящийся воздушный винт зацепил короб хвостового оперения, размалывая его в мелкую щепу, — и сам разлетелся на куски; груда обломков рухнула в Атлантику. Третья машина попыталась развернуться, но отчего-то косо пошла вниз, ускоряясь все больше и больше, коснулась крылом воды — и закувыркалась, разламываясь, оставляя за собой череду всплесков, словно пущенный «блинчиком» камень-голыш. Оставшиеся «Стимфлаи» спешно набирали высоту. Озорник что-то сделал; сияющие в небесах Знаки изменили свои очертания. Ближайший крылатый силуэт вдруг странно задрожал, завибрировал и начал распадаться на части: вниз полетели клочья обшивки, куски каркаса, раскоряченная фигурка пилота — океан безразлично принимал любую жертву. И все вдруг закончилось. Знаки в течение нескольких кратких мгновений менялись, приобретая все более простые очертания, — пока не исчезли вовсе; угасло изумрудное, пронизывающее все и вся зарево, пропал жуткий, идущий со дна стон, оставив после себя легкий звон в ушах. «Стим бойз» вяло шевелились, постепенно обретая антропоморфный облик. Осокин обернулся, и все невольно сделали шаг назад: от этой устало ссутулившейся фигуры веяло чем-то нечеловеческим. Впрочем, уже в следующее мгновение жуткое чувство схлынуло. Капитан Стерлинг прочистил глотку.
— Гм, а как же остальные?! Смотрите, они улепетывают!
— У меня тоже есть свои пределы, сэр, — отозвался Озорник и тихо, словно про себя, добавил: — Пока есть…
— Ну, чего встали?! — рявкнул на матросов пришедший в себя боцман. — За работу, парни!
Но приступить к делу сразу команда не могла. Люди были ошеломлены; на Озорника поглядывали с суеверным ужасом — а призракам, похоже, досталось куда крепче. Движения их сделались вялыми и неуверенными, словно у пьяных, некоторые даже не могли подняться на ноги. Понукания О’Рейли не возымели никакого эффекта — и тут на помощь неожиданно пришел Потап. Медведь ненадолго скрылся в недрах корабля и появился уже с мандолиной. Кривые когти зверя запорхали по струнам, полилась мелодия — девушке она показалась смутно знакомой, хотя слова вспомнить не получалось. Доиграв до конца, Потап тут же завел новый мотив, потом еще и еще — и движения призраков мало-помалу сделались осмысленными. Те, кто оправился быстрее, помогали подняться на ноги своим товарищам, что-то им говорили — по крайней мере, так казалось со стороны. А медведь все играл и играл. Найденный на свалке, починенный на скорую руку инструмент выдавал такие пассажи, что это казалось волшебством — но волшебством добрым, домашним, не чета ужасающей магии Лексикона. Заметив взгляд Ласки, Потап подмигнул ей.
— Как паровичков-то наших музыка лечит, видала? Это им вроде как нам водовки шкалик раздавить. Бодрит, понимашь!
— Вижу. Ты здорово играешь, Потап…
— А то! — невозмутимо согласился зверь. — Струмент, правда, хлипкий больно… Ну, да в умелых-то лапах и пень — балалайка… В Крымскую, знашь, как бывало? После артобстрелу лежат все в окопах, трясутся — особливо новобранцы. Со страху-то и сказиться недолго быват. Тут как раз балалаечку достанешь, сыграшь что-нибудь, оно и отпустит…
* * *
В одном из глубоких лондонских подвалов пришла в движение странная, похожая на гигантскую астролябию машина: выпуклая линза скользнула по орбитам-направляющим, описав дугу вокруг бронзового глобуса — и замерла. В перекрестье нитей оказался пустынный и ничем не примечательный участок Атлантики, приблизительно на три четверти пути между Европой и берегами Нового Света.