Я иду в легион.
Вот так.
Трудно быть.
Когда меняешь работу не потому, что прежняя тебе не нравится или дает слишком мало средств на существование...
Впрочем, я не так уж часто менял работу. Мой послужной список — а работал я в различных охранных агентствах и, иногда, тренером в военно-спортивных клубах — был прекрасен. Меня уговаривали остаться, сулили повышение зарплаты, различные блага и выплаты, угощали коньяком и виски...
Впрочем, я ничего не пью кроме вина.
...Угощали редким вином, дарили оружие и путевки в экзотические места. Однажды побывав в Риме, а после — в Галиции, я зарекся путешествовать. Хотя Лисичке в Риме понравилось...
Первую ночь там я боялся сойти с ума.
Увидев наутро мое лицо, Надя собрала вещи и решительно кивнула: едем домой. Надя? А как же..? Домой.
После мы выбирались только в Подмосковье, к Надиным родственникам.
... — Служили? — оценил мою выправку центурион в сине-черном варварском наряде. — Звание?
— Старший центурион, первый манипул второй когорты семнадцатого легиона, — отчеканил я, — Фракия, третья Готтская компания, четвертая Готтская. Имею награды.
Лицо «центуриона» расплывалось в неуверенной улыбке.
— Ты... это. Да?
«Италия», подсказал Дима, «Майор.»
— Я служил в итальянской армии, — сказал я, — дослужился до майора... Потом уехал, домой потянуло...
Улицы Скироса.
— Ну ты, брат, даешь! — присвистнул «центурион», дружески хлопнул по плечу. — Скажи, что срочную служил... тогда, может быть, поверю, а так...
Он натолкнулся на мой взгляд, поперхнулся, замолчал. Руки потянулись искать шов на брюках:
— Товарищ майор?
— Вольно. Ну что, берете на службу?
Так впервые в жизни я получил работу...
Трудно.
Мне сорок три года. Я родился двадцать семь лет назад, со дня же моей смерти прошло около семнадцати веков. Мое имя Тит Волтумий, а зовут Дмитрием Валерьевичем. Я старший центурион римского легиона, забывший как будет по латыни: упал-отжался. Моя жена — рыжая красавица Надя, которая считает, что мертвые могут вселяться в живых. Ерунда! Мертвые могут вселяться только в мертвых...
Я тому подтверждение.
Моей жажды жизни хватило на двоих.
А может, все это — только сон умирающего на поле боя старого солдата. Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы, но очень надеюсь — быстро. Впрочем, мне рассказывали: в миг до смерти перед глазами проносится вся жизнь. Не знаю. Что вспомнил, то вспомнил — и я не собираюсь умирать. Я собираюсь вернуться к моей Лисичке, рыжей, ласковой...
Вернуться, последний раз побыв центурионом.
Самим собой.
Смотрюсь в витрину. Недавно по этой улице прокатилась человеческая волна, гоня перед собой нескольких серых, неосторожно выскочивших на толпу. Легионерам удалось уйти, но брошенные щиты и черные дубинки лежат на мостовой... стратуме... Лежат и чего-то ждут.
Ждут возвращения серых...
Смотрюсь в темное зеркало.
Нет, не центурион. Мирная сытая жизнь расслабила лицо, убрала складки со лба, смягчила линию подбородка. Словно линии с восковой дощечки стерты морщины: лучистые — из уголков глаз, насмешливые — от губ, скорбные — от крыльев носа. Разве это Тит Волтумий, Тит-центурион, гроза легионной зелени?! Одна ухмылка которого заставляла белеть от ненависти сотни лиц?
Не верю.
Мне все еще снится дорога в легион, где я — тринадцатилетний...
— РАЗОЙДИТЕСЬ! — звучит усиленный мегафоном голос. Трубный глас. — ЭТА ДЕМОНСТРАЦИЯ НЕ САНКЦИОНИРОВАНА! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ! ИНАЧЕ БУДУТ ПРИНЯТЫ ЖЕСТКИЕ МЕРЫ!
Вот оно. Поворачиваюсь, вглядываюсь в конец улицы. Ползет змея. От стены серых щитов отбегают люди, поворачиваются, грозят кулаками, кричат... Снова бегут. Рядом со мной, у некоего подобия трибуны (как я не люблю это слово!) собирается народ. Из проулка позади меня выныривает и останавливается в растерянности еще одна группа демонстрантов.
— РАЗОЙДИТЕСЬ! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ!
Серая змея легиона глотает улицу стадий за стадием... Озноб в затылке.
Снова смотрю в витрину. Есть!
Сквозь гражданскую припухлость проступает знакомая жесткость. От крыльев носа бегут складки; у губ, в уголках глаз — привычные насмешливые морщины... Пробую улыбнуться — выходит совершенно по-волчьи...
Тит Волтумий, старший центурион.
...Я вскакиваю на возвышение, расталкивая народ. Указываю в сторону приближающихся серых:
— Сейчас будет бой! Нужно организоваться!
— Э-э-э? — недоумевает толпа у моих ног. Эх, сюда бы дядьку Флавия! Он бы сейчас сказал то самое... Самое нужное и доходчивое...
— Шлюхи! — ору я. Сделать сложное — простым.
— Путаны! — подхватывает ликующая толпа.
— Менты позорные! — спасибо, дядька Флавий, мертвый бог толпы...
— Менты!
Спрыгиваю с трибуны.
— По центуриям, по манипулам — стройся! — командую я, подхватывая с мостовой потерянный серыми щит. В другую привычно ложится камень. — Делай как я!
Легкая заминка. Сперва растерянно, затем — весело и дружно, выстраивается ряд, еще один. Щиты...
— Куда лезешь! — ору. — Ты и ты — во второй ряд. Ты, со щитом... Да, рыжий, ты! В первую шеренгу! Шевелись, обезьяны!
— Шагом марш! — командую чуть позже. — Подтянуться! Четче шаг!
Они подтягиваются, ровняют шаг, словно мои команды: на жуткой латыни, с фракийскими словечками, им хорошо понятны.
Спасибо, Фурий-Лупус, Фурий-Волк, мертвый бог солдат! Пусть серые помучаются. Их встретит не толпа, где каждый сам за себя, а такой же строй щитов... Нет, не такой же — куда им до профессиональных воинов! — но все же. Ты знал, центурион, главное правило полководца: простое для врага — станет для него сложным.
Шагом — вперед. Строем, без дротиков, молча.
Навстречу движется серая змея, змея легиона — глотая улицу стадий за стадием. Прекрасный ужас — я на миг замираю, как в детстве — и как замирал, будучи старшим центурионом Титом Волтумием, в свои сорок три года и семнадцать чужих веков назад...
— Барр-а-а! — кричу я.
— Урр-а-а-а! — подхватывают остальные. Крик перепуганного слоненка, ей богу!
Озноб продирает хребет, скулы твердеют. Скоро столкнуться лбами змеи: серая, чужая, и наша, где рядом со мной шагает дядька Флавий, вздев могучими руками вырванную дверь. Где на другом фланге, склонив круглую голову, держит строй старший центурион Фурий Лупус, Фурий-Волк, нацепив на губы неизменную ухмылку...