Я понимала, что его по-прежнему гложут сомнения, но, когда в тот же день мы вернулись в Сиэтл — уже не в образах Митча и Табиты, — он все-таки приободрился. По дороге к Питеру мы подобрали Сета, и заключительную часть поездки ни тот ни другой со мной не заговаривал.
Джером опять решил не удостаивать нас своим присутствием, но все остальные собрались ради вкусной еды и покера: Питер, Коди, Хью и Картер. Картер, похоже, был озадачен явлением Сета, хотя вида не подавал. Зато все остальные встретили его как давно потерянного брата. Учитывая, насколько часто он вступал в наши разговоры, я подумала, что прочие бессмертные уже видят в нем своего.
Большую часть вечера он держался рядом со мной, но оказался превосходным игроком в покер. Я думаю, его мирный, безмятежный характер обманул всех присутствующих и они просто забыли о том, что он смертный. Забавно, но он тоже казался вполне доволен выигрышами, пусть даже на свой снисходительный манер. Я с радостью обнаружила эту сторону его характера, тем более что и ему понравилось в обществе моих друзей.
Я толком не поняла, какая моя сторона открылась ему тем вечером. Мои друзья, несомненно, совершенно себя не сдерживали, посмеиваясь надо мной, а Бастьен вообще, похоже, счел это вечером воспоминаний. Он непрерывно рассказывал всяческие истории из моего прошлого, стараясь при этом вовлечь меня в перешучивание, смысла которого больше никто здесь не понимал. Я старалась не отзываться на его потуги, насколько это возможно, чтобы не обидеть его. Мое внимание было прежде всего обращено на Сета, и, учитывая, что весь вечер я не отпускала его руки, ограничиваясь лишь вежливыми улыбками в сторону Бастьена, думаю, инкубу стало ясно, к кому обращена моя преданность. Казалось, это его не слишком трогает.
Посреди игры мне позвонили вместе Мэй и Грейс.
— Привет, Джорджина, — сказала Грейс.
— Это мы, — сказала Мэй.
— Вы что-нибудь отыскали?
— Ничего подходящего, — отозвалась Мэй.
— О-о. — И только-то.
— Но это может ничего не значить, — сказала Грейс. — Мы всегда кого-нибудь упускаем.
— Но на самом деле это ерунда, — сказала Мэй. — С ними нет проблем, если они не суют нос в наши дела.
— И обычно они не суют?
За долгие годы я сталкивалась с несчетным количеством бессмертных всех видов и возможностей, но не обращала особого внимания, как они взаимодействуют друг с другом в политическом смысле. Я всегда беспокоилась о своей собственной работе и только о ней, уверенная, что начальство обладает достаточной властью, чтобы разобраться со всем остальным.
— Обычно не суют, — в унисон согласились демоницы.
Когда я повесила трубку, на меня с любопытством уставились игроки в покер.
— Кто это был? — спросил Питер.
— Грейс и Мэй.
— Тьфу, — скорчил рожу Хью. — Сучки сумасшедшие, двойняшки-лесбиянки.
— Эй, это совершенно незаслуженно. Они бывают очень полезны.
— Да ну? Ладно, подожди, — предостерег он, — тогда узнаешь, что они только и ждут, чтобы обрезать тебе волосы и нарядить во все черное.
Коди улыбался, глядя на мое возмущение:
— Почему мне кажется, что мы имеем дело с очередным незаконным расследованием Джорджины?
— Не таким уж незаконным.
— Все это достаточно незаконно, — заметил Бастьен, зевая. — Ты со своими смертными.
Он сунул в карман оставшиеся деньги, допил свой бурбон и поблагодарил Питера за потрясающий вечер.
— Так скоро уходишь? — спросила я.
— Поищу более сносную компанию. Не в обиду тебе сказано, Цветочек. — Он склонился и запечатлел на моих губах поцелуй, слишком долгий для дружеского. — Доброй ночи.
Его уход способствовал очередному всплеску активности Бастьенова фан-клуба, когда все принялись строить предположения, какую сексуальную эскападу он предпримет сегодня.
— Как же он это делает? — задал вопрос Питер.
— Хотел бы я так уметь, — добавил Коди.
— Эй, добиться женщины ничуть не сложнее, чем мужчины, — возмутилась я. — Иногда даже проще.
— Это потрясающий парень, — восторженно откликнулся Хью. — Отправиться за новой жертвой сегодня, когда его свечению от предыдущей и дня еще не исполнилось. Жаль, что мне не везет так часто.
Сет не был расположен поддерживать разговор с ними — да и с кем угодно на эту тему, — но, как и остальные мои приятели, он испытал перед инкубом нечто вроде благоговения. Особый его интерес вызвало замечание Хью.
— Что ты имеешь в виду? Какое свечение? Ты хочешь сказать, он лучился довольством?
— Типа того… ты должен понимать, о чем я толкую, — ухмыльнулся Хью. — Не знаю, такой ореол после секса… Гламур?
— Кому какое дело? — резко вмешалась я, никак не желая развивать этот разговор.
Сет задумался:
— Ладно, значит, так оно и есть. Ведь каждый после секса испытывает что-то вроде этого.
— Да, но у инкубов и суккубов все по-другому, — с видом знатока принялся объяснять Питер.
Если не ошибаюсь, он пытался говорить с британским акцентом, подражая Бастьену.
— Их свечение действительно видно — по крайней мере, для прочих бессмертных. Во время секса они забирают жизнь своего партнера. Их манит жизненная сила. Для бессмертных недавно с кем-то переспавший инкуб или суккуб почти…
— Сверкает, — подсказал Коди. — Или искрится. Но при этом… нет. Это трудно объяснить. Разве Джорджина тебе об этом не рассказывала?
— Об этом — нет, — сказал Сет. — Так я… э-э, смертные этого не видят?
— Мы играем или нет? — повысив голос, нетерпеливо поинтересовалась я.
Мой взгляд перехватил Картер.
— Не так, как мы, — гнул свое Питер. — Но они… вы способны осознать это. Или, лучше сказать, ощутить. Это вас притягивает. Очень заманчивое состояние.
Я вжалась в кресло, пытаясь сообразить, заметит ли кто-нибудь, если я вдруг сделаюсь невидимой. Все равно никто не слышал моих возражений.
— Ты должен был это почувствовать, — сказал Хью, потягивая виски. — В те дни, когда ты видишь Джорджину и почти не можешь себя контролировать, так она возбуждающа. Глаз не оторвать. Конечно, трудно объяснить разницу, поскольку она всегда возбуждающая, а?
Все, кроме меня, Картера и Сета, засмеялись. Понятно, что последнюю фразу черт считает комплиментом, но мне все же очень хотелось швырнуть в него стакан. Веселье вскоре поутихло, и мы вернулись к картам. Но сказанного не вернешь. За оставшееся время мы с Сетом словом не перемолвились, чего никто — за исключением, кажется, Картера — даже не заметил.