— Да, — сказала Стелла, — на сегодня достаточно.
Он был вполне сложившейся личностью в свои двенадцать лет, все верно, но тем не менее он оставался прежде всего маленьким мальчиком. Стелла улыбнулась, глядя, как он с внезапной живостью складывает в стопку свои книги и тетради после часа почти полной отрешенности от внешнего мира.
— В то же время завтра, мэм?
— В то же время, Тодд. И должна сказать, что я чрезвычайно довольна твоими успехами.
Его глаза блеснули.
— Вы скажете об этом отцу, правда?
— Конечно, скажу. Он будет очень счастлив.
— Я хочу, чтобы он был счастлив.
— Почему ты так говоришь?
— Я не думаю, что он счастлив.
— О! — Стелла старательно выдержала паузу. — Из-за того, что случилось с Оливером?
Тодд быстро кивнул:
— Отец ужасно гордился Оливером.
— Я уверена, что он гордится также и тобой.
— Это не то же самое. Вы поймете. Оливер был каким-то особенным. Я совсем не похож на него.
— Два брата всегда не похожи, Тодд. Ни один отец на самом деле не хочет, чтобы они были похожи. Это было бы несправедливо, честно говоря.
Он выглядел озадаченным.
— Несправедливо? Как это?
Стелла подыскивала подходящий ответ.
— Ты хорош в твоих собственных делах на свой лад, и никто не будет судить тебя по чьим-то чужим стандартам или представлениям. Ты поймешь, что я имею в виду, так как ты еще растешь. С возрастом ты придешь к этому пониманию. Когда пройдет время…
Тодд решительно затряс головой:
— Очень может быть, но отец никогда не забудет, каким особенным был Оливер…
Он выбрался из кресла и направился к двери, застенчиво опустив голову. Книги, зажатые под мышкой, создавали впечатление ранимости мальчика. Стелла опять ощутила острый приступ жалости.
«Оливер. Похоронят ли его когда-нибудь?»
— Ты тоже сын Артура Карлтона Хока, Тодд. Помни об этом. Никто не сможет отобрать у тебя это звание.
Он остановился у двери с характерной для него улыбкой на лице, его рука обхватила большую позолоченную круглую ручку.
— Да, это так, верно?
— Пойди отдохни сейчас и будь готов к обеду в семь часов. Тогда увидимся.
— До свидания, мэм.
После его ухода в библиотеке воцарилась тишина. Первые тени сумерек растворили золотые пылинки полудня. Стелла задумчиво поставила на место, на третью полку, едва дотянувшись до нее вытянутой рукой, переплетенный в кожу том «Великие английские поэты». Ее разум погряз в трясине сомнений. Мальчик вызывал такое беспокойство. Вспышки блестящих способностей в его учебе всегда перемежались скучной, болезненной манерой, как только речь заходила об Оливере. Упоминание о его отце, явное или скрытое, всегда ввергало его в пучину самоуничижения. Это было неправильно. Стелла чувствовала, что не способна справиться с ситуацией. И, кроме того, разве это входит в круг ее обязанностей? Мальчик быстро делал успехи, его обучение не доставляло никаких хлопот, поскольку он был прекрасным учеником.
Стелла уже готова была отказаться от решения этой проблемы, когда произошло нечто такое, что невозможно было объяснить случайным совпадением.
Ее блуждающий взгляд, скользящий по великолепной обстановке библиотеки, которую она успела полюбить, остановился на квадратном белом листе писчей бумаги, который лежал на полу. Он явно упал на пол и лежал между моррисовским креслом и длинным столом из красного дерева, за Которым она вела свой урок.
Поначалу Стелла подумала, что, вероятно, это ее собственный листок с записями. Когда она нагнулась, чтобы подобрать его, пустая сторона листа была обращена к ней, и она удивилась еще больше, поскольку все ее листы были разлинованы. Потом она перевернула лист, уверенная, что он, должно быть, выпал из пачки книг и рабочих материалов Тодда.
При виде обратной стороны листа кровь застыла у нее в жилах. Невольный вздох вырвался из ее груди. Стелла не могла поверить своим глазам, настолько потрясло ее увиденное.
Это был набросок углем женского лица, нарисованного почти в натуральную величину, занимающего всю беловую сторону листа писчей бумаги.
Лишь посланец ада мог нарисовать такую вещь. Лицо, при всей своей красоте, было жестоким, порочным и злобным. Глаза были пустые, наглые и похотливые. Сузившиеся ноздри выражали презрение, цинизм и ненависть. Полные губы кривились в дьявольской, жестокой усмешке, переходившей в ужасную гримасу вечной ненависти. Однако при всем дьявольском мастерстве, вложенном в набросок, это были изуродованные черты когда-то прекрасного лица. И были еще две особенности в этом рисунке, от которых сердце Стеллы сжалось, как от физического удара.
Это было лицо Харриет Хок. Та же самая красота, которая поражала в великолепном портрете, висевшем в кабинете Артура Карлтона Хока. Это, безусловно, были те же самые черты, классический овал лица венчали великолепные густые кудри. Невозможно было ошибиться, кому именно припал лежат нарисованные углем линии.
Также нельзя было не заметить небрежную подпись, набросанную вчерне в правом углу рисунка, — Тодд Хок.
На листе не было даты.
Стелла почувствовала, что ее захлестывает волна отвращения, смешанного с горечью. Невозможно, немыслимо было представить, что столь юный разум мог достичь такого богохульства. И однако, именно так оно и было.
Рисунок принадлежал Тодду. Тодд подписал его. Тот самый таинственный ребенок, который приходил царапать слова «крыса» и «смерть» на двери своей спальни. Повредился ли ребенок в уме? Был ли он действительно ненормальным? Стелла вздрогнула, не зная, что делать, как правильно поступить. Она не могла просто проигнорировать подобный поступок, совесть не позволяла ей скрыть свою находку и притвориться, что ничего не случилось.
С тяжелой душой она взяла рисунок и положила в портфель, вместе со своими учительскими принадлежностями. Тут было над чем задуматься. Правильно говорят: семь раз отмерь, один раз отрежь.
Тодд Хок совершенно чудовищно исказил прекрасные черты лица своей матери. Зачем, господи помилуй? На самом деле он не знал этой женщины, поскольку его рождение явилось причиной ее преждевременной смерти…
Раздался стук в дверь библиотеки.
— Войдите, — произнесла Стелла, изобразив на своем лице спокойное выражение.
Вошел Гейтс:
— Извините меня, мисс Оуэнз. Я хотел сказать вам, что обед будет на час раньше сегодня вечером. Хозяин должен поехать верхом в деревню для деловой встречи. Он надеется, что это не причинит вам неудобства.
— Конечно нет, Гейтс. Благодарю вас. Тогда шесть часов?
— В шесть часов.
— О, Гейтс.