— Не смейся надо мной, Хильда Уорнсдорф. Я пришел, чтобы оказать тебе величайшую честь и славу, какой только может удостоиться женщина Крэгмура. Слушай меня внимательно, дитя мое. Сегодня ночью, когда взойдет полная луна, ты обретешь эту величайшую награду.
Хильда поднялась, не выходя из-за стола. Неожиданно ее охватила тревога и даже страх; в мыслях началась настоящая чехарда, а высокий мрачный человек в дверном проеме уже не казался таким забавным. Его слова теперь воспринимались угрожающе, а поведение просто пугало.
— Пастор Подни, объясните, что вы хотите сказать. Я очень занята, у меня здесь еще много работы…
— Да! — громовым голосом произнес, как отрезал, пастор. — Это должно произойти! Но не здесь — в другом месте. Сегодня ночью в Лесу гоблинов. Идем, дочь Уорнсдорфа, идем со мной. Ты займешь надлежащее тебе место Невесты Люцифера — Князя Тьмы!
Хильда уже больше ничего не слышала: какие-то смутные, давно забытые воспоминания из детства, словно прилив, обрушились на нее. Кабинет показался ловушкой, тюрьмой, где она задыхалась от надвигающегося кошмара и смерти.
— Отпустите меня… отпустите… Я не хочу идти с вами…
Она попыталась проскользнуть мимо него, обойдя сбоку, чтобы убежать прочь от этого костлявого, вселявшего в нее ужас мрачного старика, но тот преградил ей путь, и в его сверкающих глазах Хильда неожиданно увидела такую страсть, которой никогда раньше не замечала. В отчаянии она бросилась в щель между пастором и дверью и вскрикнула — громко и мучительно.
— Хватайте ее, — просто сказал пастор Подни, глядя перед собой влажными глазами.
Хильду Уорнсдорф сбили с ног.
Высокие тени сомкнулись вокруг нее, захлопнув капкан, скрутили, связали ее, и она погрузилась во тьму.
В мир ужаса, в котором шестеро людей в рясах несли ее, как несут гроб, в темную, зловещую могилу в пустыне.
А чуть раньше в этот же день четверо путников, изнемогая от усталости, едва волоча ноги и тяжело дыша, вышли из чащи Леса гоблинов немного передохнуть после долгого пути по густым зарослям кустарников, сквозь которые им пришлось продираться, то и дело спотыкаясь. Энн Фэннер страшно не нравилось, что им пришлось идти к пещерам через этот лес, по Гай Вормсби настоял на этом маршруте, заявив, что так получится на целый час быстрее, чем если они станут обходить это естественное препятствие. Кэтрин Каулз тоже была очень недовольна и даже выругалась совершенно неподобающе для леди, когда тонкая ветка стегнула ее по щеке, а куст ежевики разодрал брюки на колене. Питер Каулз тоже ворчал.
Только Гай Вормсби не говорил ничего. Он очень торопился.
Выйдя на поляну, трое его друзей смотрели на Гая со смешанным выражением насмешливого пренебрежения, усталости и вопрошающего изумления. Питер заговорил от имени всех, рявкнув в привычной для него резкой манере, — ведь вокруг не было видно ничего, кроме деревьев:
— Ну что, следопыт? Где же пещеры? Под скалой?
Гай Вормсби рассмеялся, но выражение его лица было мрачным; он смотрел куда-то вперед, поверх головы Питера Каулза.
— Обернитесь, — сказал он. — Оглянитесь. Вот они, Ведьмины пещеры, как и было обещано.
Все разом обернулись.
Солнце находилось позади Энн. Подняв голову, она посмотрела вверх, потом выше, еще выше и чуть не задохнулась от удивления и изумления.
Перед нею, поднимаясь к самому небу, громоздились глыбы гранита и еще каких-то скальных пород, напоминавшие гигантского спящего бегемота.
Ведьмины пещеры. Заветная цель Гая Вормсби.
— О-о! — прошептала Энн Фэннер. — Как будто из Библии. Это так… высоко… так…
— Уродливо? — резко и насмешливо произнесла Кэтрин Каулз. — Гай, и ты считаешь, что мы должны туда подняться?
— Прости, но лифта здесь нет — только тропа с каменными ступенями в левой части массива. Так что вперед! Для всех нас это будет хорошей физической зарядкой.
— Вы только гляньте на него, — с отвращением проворчал Питер. — Слушай, Гай, в тебе, наверное, есть что-то от горного козла, если ты занимаешься этим.
— Возможно, и так, — ответил Гай, снимая ранец. — Может быть, вначале опустошим эти коробки с обедом? Когда вам еще доведется поесть в Ведьминых пещерах.
— Звучит хорошо, — сказала Энн Фэннер. — Вообще-то я пока не голодна, но готова согласиться со всем, что вы скажете, Гай.
Прищурившись, Кэтрин Каулз хитро и игриво улыбнулась, а ее брат только пожал плечами, как бы давая понять, что решение должны принимать женщины, а его это вообще не касается. Но ведь никогда не знаешь, что на самом деле на уме у Питера Каулза. Его сестра засмеялась, но, как показалось Энн, немного неестественно.
— Да, Гай, как вы скажете, — согласилась Кэтрин.
Над ними, вздымаясь в самое небо, словно огромный каменный город, стояли Ведьмины пещеры; казалось, и жители этого города, если бы таковые были, должны быть из камня.
Это был Камень в полном смысле этого слова; в нем виделась индивидуальность, воля, решительность. В нем была душа. Воля и душа — в каком-то смысле, дух жизни. Реальность в натуральную величину.
Энн Фэннер поймала себя на мысли, что едва осмеливается даже смотреть на него. Он был просто зловещим. Другого слова не подобрать.
Уже в самих этих гигантских размерах было что-то безбожное, нечестивое — но тут она взяла себя в руки, освобождаясь из когтей неразумных страхов, неотступно преследовавших ее во время всей прогулки.
Питер Каулз уже устроился на поляне и, прислонившись спиной к валуну, принялся открывать коробку с обедом. Сняв целлофан с сандвича, он, нахмурившись, посмотрел на него и, скорчив гримасу, покачал головой.
— Ну что еще, Питер? — заметив это, неодобрительно спросил Гай Вормсби.
Сморщенное лицо его младшего друга выражало отвращение. Вытянув вперед руку с сандвичем, чтобы все его видели, он жалобно произнес своим высоким голосом:
— Хотите знать, что это такое? Дьявольская ветчина [10] .
Никто не засмеялся, и менее всех это развеселило Энн Фэннер.
А Питер Каулз, видимо, хотел вначале поесть как следует, а уж потом отправиться вверх.
Подниматься пещерам пришлось по крутой извилистой тропе, с каменными плитами вместо ступеней. Гай Вормсби прокладывал путь, отыскивая удобные точки опоры для ног. Он легко продвигался вперед, а остальные безнадежно отстали, хоть и старались шагать так же уверенно. Для человека, который никогда здесь раньше не был, он знал эту тропу даже слишком хорошо. Но сейчас не время было строить догадки. Чем выше они поднимались, тем труднее становилось дышать. Воздух здесь был разреженным, а от высоты кружилась голова, это напомнило Энн, как она поднималась в детстве на высокий холм где-то неподалеку от Бостона (тогда ей было лет тринадцать — четырнадцать), но тому, бостонскому, холму было очень далеко до этой каменной крепости, покрытой пылью веков, с изрезанной ветрами поверхностью и остроконечными выступами. Можно было вообразить, что эта громадина когда-то давным-давно лежала на дне океана, а мир тогда был еще совсем молод и в нем еще не водилось такое животное, как человек. Здесь очень легко было все это представить, и Энн казалось, что чем выше они поднимались, тем дальше позади них оставалась цивилизация. Однако тропа, проложенная в этом монолите, была явно рукотворной. Ступени были высечены не меньше сотни лет назад, а может быть, еще раньше — сама природа не смогла бы так ловко приспособить эту тропу для человеческих ног. Каменные площадки, образующие ступени, были примерно одинакового размера и располагались равномерно. В результате получалась плавная дуга, доходившая до самой вершины Ведьминых пещер. В какой-то момент показалась последняя каменная площадка — у самого входа в темную нишу в скале. Энн обратила внимание на каменную арку высотой в человеческий рост — ее очертания напоминали баранью голову. Энн хотела было спросить Гая, что означает эта символика, по тот был уже в самом конце тропы и стоял на той самой плите. Он промокнул свой красивый лоб, на котором только теперь появились капельки пота. Энн попыталась представить себе его ощущения. Ее же одежда, несмотря на свежесть и прохладу октябрьского воздуха, буквально прилипла к мокрому телу. В отличие от Гая для Энн подъем оказался настоящим мучением. За спиной было слышно, как Питер Каулз хватал ртом воздух, словно бегун на длинные дистанции. Энн обернулась: позади Питера карабкалась Кэтрин. Она дышала так тяжело, будто ей было далеко за тридцать, и было видно, как она раздражена.