Book.

Но последней каплей оказались слухи про лебедей.

Как-то, пробираясь по парку, я услышал возбуждённые голоса. Я вскарабкался на дуб — отсюда было всё видно. Из озера снова достали мёртвого лебедя! Его шея безжизненно свисала с рук сторожа.

Что случилось с лебедем? — спросил я белку с

пушистым хвостом, которая грызла орех на соседней ветке.

— Видать, на него напала чёрная кошка, — ответила белка, искоса на меня поглядывая.

— Кошка? На лебедя? Зачем?

— Да ну тебя... Будто не знаешь.

— О чём?

— Ну как? Все говорят, что чёрной кошке, для того чтобы стать белой, нужно съесть сердце лебедя.

Я на миг потерял дар речи.

— Ты сама-то видела такое? Своими собственными глазами? Как чёрная кошка убивает лебедя?

— Нет, — призналась белка. — Но слышала много раз.

И она перепрыгнула на соседний дуб.

Вот тогда я понял, что означали намёки и недомолвки Снежка и прочих кошек. До чего мы докатились, подумал я. До чего нас довели...

В прудах парка стали всё чаще обнаруживать мёртвых лебедей. Такие случаи подпитывали всеобщую истерию: люди окончательно убеждались, что чёрные кошки крайне опасны. Правда, ходили и другие слухи — что люди братства специально убивали лебедей, чтобы обвинить в этом чёрных кошек и обратить в свою веру сомневающихся.

Людей одолела мания белизны. Они преисполнились отвращения к тёмным цветам и стремились всё осветлить. Продавцы сахара, риса и белого хлеба богатели. Дома стали перекрашивать в белый цвет. Даже распорядители похоронных церемоний сменили чёрную одежду на кремовую, салатовую или жёлтую.

Мы с Агатой жили как на пороховой бочке. Нас в любую минуту могли обнаружить, поэтому мы то и дело меняли укрытие. Мы прятались в пушечном стволе в цирке, под корзиной для белья, в вагоне заброшенного поезда и даже в тёмной комнате у одного фотографа, который специализировался на съёмке свадебных церемоний. Каждый раз, когда фотограф заходил проявить плёнку, мы закрывали глаза, чтобы они не светились в темноте и не выдали нас. По вечерам, когда он засыпал, мы выходили из тёмной комнаты и утаскивали что-нибудь из кладовки или из кухни. И всё-таки однажды фотограф нас заметил — и гнался за нами до поворота, грозясь утопить в ванночке с проявителем.

Лишь через пару дней после этого нам посчастливилось найти пристанище на ферме, в стойле с двумя конями преклонных лет. Им докучали слепни, и поэтому они ворчали с утра до вечера. Один из коней повредил ногу и боялся, что если она вскорости не заживёт, его пристрелят. Он любил вспоминать те времена, когда был молод и неукротим, свободно пасся на лугу и мог со звонким ржанием вставать на дыбы. Второй конь был неразговорчив.

— Что вы за звери? — спросил меня однажды конь с больной ногой. Ко всему он плохо видел.

— Кошки.

— Чёрные?

— Да.

— Которые будто бы приносят несчастья?

— Но это неправда!

— Знаю.

— Откуда?

— Люди часто говорят глупости. Не обижайтесь на них. Они, например, утверждают, что лошадиные подковы приносят счастье. Вот у меня, дорогие мои гуси...

— Мы кошки.

— Вот у меня, дорогие мои кошки, четыре подковы на ногах — и посмотрите на моё счастье. Больная нога, подслеповатые глаза, безрадостное будущее...

В другой раз старый конь принялся рассказывать о своей жизни. На ферму его продали, когда он состарился, а раньше он служил в одном из лучших конных полков и принимал участие в парадах. О, это были счастливые дни: военный оркестр играл марши, позументы на офицерских мундирах сверкали на солнце, а он гордо выступал под приветственные крики и аплодисменты толпы.

Конь погрузился в воспоминания, и глаза его заволоклись печалью. А я через приоткрытую дверь стойла увидел Агату — она разговаривала с каким-то бурундуком у ближнего ручья.

Я извинился перед старым конём и побежал к ручью. Но бурундука уже не застал.

— Кто это был? — спросил я, охваченный беспричинным дурным предчувствием.

— Да просто бурундук, — замялась Агата. — Мимо пробегал.

— Что он тебе сказал?

— Ничего...

— Но ведь вы о чём-то шушукались! — настаивал я.

— Он мне рассказывал... о своей бабушке.

— И что же он тебе рассказал?

— Что бабушка заболела, и он должен для неё раздобыть лечебные травки. Он спрашивал, нет ли на нашей ферме мелиссы и арники.

Что-то это было не похоже на правду. Но я ни о чём не успел её больше спросить: из гущи папоротника, росшего около ручья, появилась чья-то мордочка. И не просто чья-то — очень даже знакомая мордочка. Мордочка Грязнули.

Я давно его не видел и ужасно обрадовался.

— Грязнуля, друг!

Он тоже был очень рад, что встретил меня. На этой ферме он, как и мы, оказался случайно, спасаясь от ватаги мальчишек, которые гнались за ним и забрасывали камнями. Я познакомил его с Агатой.

Новости, которые принёс нам Грязнуля, были очень скверными. Оказывается, кроме нас троих, всех чёрных кошек на острове уже уничтожили. У меня больно сжалось сердце.

— Откуда ты это знаешь? — спросил я.

— Я слышал, как какой-то газетчик кричал, что на острове остались три последние чёрные кошки и тот, кто их найдёт, получит орден четырёхлистного клевера лично из рук министра общественного порядка.

— Знаешь что? — я решил сменить тему и его порадовать. — У меня для тебя есть один сюрприз.

— Какой?

— Очень приятный.

— Ну, говори же!

— Мы познакомились с твоей Мариленой.

— Не может быть!

— Может.

И я рассказал ему о тех временах, когда мы с Агатой скрывались в прачечной. О девочке с веснушками на щеках, о рыбьих хвостах и шариках из фольги, которые она приносила нам для игры.

— Да! Это точно она! — воодушевился Грязнуля. — Правда, там, где мы жили, не было прачечной, но они, наверно, переехали в другой дом.

И с этой минуты Грязнуля просто не мог усидеть на месте. Он всё время отвлекался от разговора и ходил взад-вперёд.

— Что с тобой? — спросил я, предвидя ответ.

Я не могу... Я пойду навещу её. Теперь, когда вы мне о ней напомнили...

— Это очень опасно, — попытался я его отговорить.

— Раз она смогла спрятать вас, спрячет и меня. Я так хочу её видеть!

— Там, между прочим, есть соседка. Подумай хорошенько. Ты сильно рискуешь.