— Он просит пощады, — крикнул Жослен епископу. — Ты хочешь его пощадить?
— Он заслуживает правосудия, — ответил прелат.
Жослен вытер свой окровавленный меч о полу его туники, вложил клинок в ножны и бросил взгляд на шевалье Анри Куртуа.
— Вздернуть его! — отрывисто приказал он.
— Но, монсеньор… — попытался подать голос ратник, однако Жослен развернулся и ударил его ногой в лицо с такой силой, что выбил ему челюсть.
Когда пострадавший пришел в себя после удара, Жослен отдернул ногу и шпорой отрезал ему половину уха. Не удовольствовшись этим, Жослен в приступе ярости схватил окровавленного человека за ворот, с силой закаленного турнирного бойца поднял его в воздух и отшвырнул от себя. Тот зашатался и с криком повалился на костер. Одежда вспыхнула, он попытался выскочить из пламени, но Жослен, рискуя загореться сам, швырнул его обратно. Двор огласил нечеловеческий вопль. Волосы несчастного занялись пламенем и вспыхнули, он задергался, забился в страшных конвульсиях и рухнул в самую середину костра.
— Ты удовлетворен? — спросил Жослен, повернувшись к епископу, и, не дождавшись ответа, пошел прочь, стряхивая с рукавов тлеющие угольки.
Однако епископ еще не был удовлетворен. Он нагнал Жослена в большом зале, освобожденном теперь и от книг и от полок, где граф, разгоряченный всем произошедшим, вознамерился утолить жажду и наливал себе из кувшина красное вино.
— Ну что еще? — раздраженно спросил Жослен прелата.
— Еретики, — ответил епископ. — Они в Астараке.
— А где их нет? — беспечно обронил Жослен.
— Девица, которая убила отца Рубера, там, — не унимался епископ, — и лучник, отказавшийся сжечь ее по нашему распоряжению, тоже там.
Жослен вспомнил золотоволосую девушку в серебристых доспехах.
— Та девушка, — промолвил он с интересом в голосе, осушив кубок и наливая себе еще вина. — Откуда тебе известно, что они там? — спросил он.
— Мишель был там. Ему сказали монахи.
— Ах да! — промолвил Жослен. — Мишель!
Он двинулся к оруженосцу своего дяди с опасным блеском в глазах.
— Мишель — сплетник. Мишель — разносчик слухов. Мишель, бегущий со своими россказнями не к своему новому господину, а к епископу!
Мишель в страхе попятился, но тут вперед выступил прелат.
— Мишель теперь служит мне, — заявил он Жослену. — Мне, — сказал он, — и поднять на него руку — значит поднять руку на церковь.
— И если я убью его, как он того заслуживает, — усмехнулся Жослен, — ты меня сожжешь, а?
Он плюнул в сторону Мишеля и отвернулся.
— Итак, чего же ты хочешь? — спросил граф епископа.
— Я хочу, чтобы еретики были пойманы, — ответил тот. Неистовый нрав нового графа пугал прелата, но он заставил себя набраться мужества. — Во имя Господа, я, как служитель Его Святой Церкви, требую, чтобы ты послал людей разыскать и поймать нищенствующую еретичку по имени Женевьева и англичанина, известного под именем Томас. Я хочу, чтобы их доставили сюда. Я хочу, чтобы их сожгли.
— Но не раньше чем я поговорю с ними, — послышался неожиданно новый голос, твердый и холодный, как разящая сталь.
И граф, и епископ, и все находившиеся в зале обернулись ко входу, где появился незнакомец.
Уходя со двора, Жослен слышал позади стук копыт, но не придал этому значения. В замок то и дело приезжали и затем уезжали посетители, но теперь он сообразил, что в Бера прибыли какие-то незнакомцы, и с полдюжины из них сейчас толпились в дверях зала. Их предводитель, тот самый человек, который только что подал голос, был жилист и высок, даже выше Жослена, а его узкое желтоватое суровое лицо окаймляли черные как вороново крыло волосы. Таким же черным было и все его одеяние: сапоги, штаны, туника, плащ, широкополая шляпа. Ножны его были обтянуты черной тканью, и даже шпоры были выкованы из вороненой стали. Жослену, набожности у которого было не больше, чем жалости у инквизитора, вдруг захотелось перекреститься. Потом вошедший снял шляпу, и Жослен узнал его. То был Арлекин, таинственный рыцарь, который заработал без счета денег на турнирных площадках Европы, тот самый боец, которого Жослену так и не удалось победить.
— Ты Арлекин, — промолвил Жослен обвиняющим тоном.
— Да, некоторые знают меня под таким именем, — согласился пришелец, а епископ и его духовная свита осенили себя крестным знаменем, ибо сие нечестивое имя означало любимца дьявола. Однако рослый незнакомец сделал еще один шаг вперед и добавил: — Но это лишь прозвище, монсеньор. Мое настоящее имя — Ги Вексий.
Жослену это имя решительно ничего не говорило, но прелат со всем клиром снова сотворили крестное знамение, и епископ даже выставил вперед посох, словно обороняясь от напасти.
— И какого черта ты сюда заявился? — потребовал ответа Жослен.
— Я пришел, — заявил Вексий, — принести миру свет.
И Жослен, пятнадцатый граф Бера, неизвестно почему поежился. Он только почувствовал, что ему вдруг стало страшно при виде этого человека, называющего себя Арлекином и явившегося для того, чтобы осветить тьму.
* * *
Костоправка заявила, что ничем особенно помочь тут не может, и при каждом прикосновении причиняла Женевьеве мучительную боль. Снова открылось кровотечение, но, когда дело было сделано, брат Климент бережно промыл рану, залил ее медом и перевязал мешковиной. Едва боль отпустила, как у девушки пробудился невероятный аппетит. Это было хорошим знаком. Женевьева съедала все, что мог раздобыть для нее Томас, но доставались ему скудные крохи: во время недавнего налета на Астарак он сам обобрал деревню, оставив ее почти без пропитания, а монастырские запасы уходили на прокорм жителей деревни. Впрочем, сыра, груш, хлеба и меда пока было достаточно, и брат Климент постоянно варил суп из грибов. За грибами, стуча в свои колотушки, ходили в лес прокаженные, ими и питались монахи. Дважды в день некоторые из них, все с тем же стуком, огибали монастырь и поднимались по лестнице в пристроенную к аббатской церкви голую каменную келью, где имелось маленькое окошко, выходившее прямо на церковный алтарь. Там им разрешалось молиться, и Томас на второй и третий день после своего разговора с аббатом Планшаром пошел с ними. Он пошел без охоты, ибо отлучение означало, что вход в церковь для него закрыт, но брат Климент настойчиво трогал его за руку и улыбался с искренней радостью, когда Томас выполнял его просьбу.
Женевьева пошла с ним на следующий день, после того как ее до крика замучила костоправка. Она была слаба, левая рука ей почти не повиновалась, но передвигаться самостоятельно девушка уже могла. Рана была глубокой, но стрела не задела легкого, благодаря чему она и выжила. Помогла и забота брата Климента.
— Я думала, что умру, — призналась она Томасу.
Он невольно вспомнил о приближающемся моровом поветрии. Впрочем, с того памятного разговора он больше об этом не слышал и не хотел зря пугать Женевьеву.