Томас, Джейк и Сэм наконец отыскали еще не разграбленный дом, принадлежавший кожевнику, вонючему парню с безобразной женой и тремя малолетними детьми. Сэм, чье невинное лицо вызывало у незнакомых доверие, приставил к горлу младшего ребенка нож, и кожевник вдруг вспомнил, где спрятал свои деньги. Томас следил за Сэмом, боясь, что тот в самом деле перережет мальчику горло, поскольку этот парень, несмотря на розовые щеки и веселые глаза, был одним из самых страшных головорезов в отряде Уилла Скита. И Джейк, по мнению Томаса, был не лучше Сэма, хотя обоих он считал друзьями.

— Этот тип не богаче нас, — удивленно сказал Джейк, перебрав монеты кожевника и пододвинув треть кучки Томасу. — Хочешь его жену? — щедро предложил он.

— Боже, нет! Она косая, как ты.

— Правда?

Томас оставил Джейка и Сэма развлекаться, а сам пошел искать таверну, где можно поесть, выпить и обогреться. Он решил, что всех достойных внимания девиц уже переловили, и потому снял с лука тетиву, протолкался мимо людей, растаскивающих содержимое стоявшей у дороги повозки, и нашел постоялый двор. Там по-матерински заботливая и к тому же умная вдовушка сберегла свое добро и дочерей, радушно встретив первых же латников, выставив им угощение и эль, а потом отчитав их за то, что они заляпали пол своими грязными ногами. Она как раз кричала на них, хотя мало кто понимал ее слова, и один из солдат буркнул Томасу, чтобы тот оставил в покое вдову и ее дочерей.

Томас поднял руки, показывая, что никому не собирается причинить вреда, а потом взял тарелку с хлебом, яйцами и сыром.

— А теперь заплати ей, — потребовал латник, и Томас покорно выложил на стойку несколько монет кожевника.

— Симпатичный паренек, — сказала вдова дочерям, и те захихикали.

Томас обернулся и стал их рассматривать.

— Самые красивые девушки в Бретани, — сказал он по-французски их матери, — потому что похожи на вас.

Этот комплимент, пусть и откровенно лживый, вызвал визгливый смех. Снаружи таверны стояли вопли и плач, а внутри было тепло и спокойно. Томас набросился на еду, но тут заявился отец Хобб, и хотя лучник пытался скрыться у вдовы в чулане, священник все равно его нашел.

— Я все высматриваю людей, кто взялся бы охранять церкви, Томас.

— А я собираюсь напиться, святой отец, — радостно проговорил тот. — Так напиться, чтобы одна из этих девушек показалась милой.

Он мотнул головой в сторону дочерей вдовушки. Отец Хобб критически осмотрел их и вздохнул.

— Ты умрешь, если столько выпьешь, Томас. — Он уселся за стол и, махнув девушкам рукой, указал на кружку Томаса. — Я выпью с тобой.

— А как же церкви?

— Все равно скоро все напьются и этот ужас кончится. Так всегда бывает. Видит Бог, эль и вино — великие источники греха, но они же делают его кратковременным. Клянусь Богом, а на улице холодно. — Он улыбнулся. — Как твоя черная душа, Том?

Томас рассматривал священника. Ему нравился отец Хобб, маленький и жилистый, с копной непослушных черных волос и веселым лицом, покрытым крапинками от перенесенной в детстве оспы. Он был низкого рождения, сыном суссекского колесного мастера, и, как любой деревенский парень, здорово умел натягивать лук. Иногда он составлял компанию стрелкам Скита в их набегах на владения герцога Карла и охотно присоединялся к лучникам, когда они спешивались и вставали в боевой строй. Церковные законы запрещали священникам владеть острым оружием, но отец Хобб всегда заявлял, что пользуется тупыми стрелами, хотя они пробивали вражескую кольчугу не хуже других. Короче, отец Хобб был хорошим человеком, и единственным его недостатком был повышенный интерес к душе Томаса.

— Моя душа растворяется в эле, — сказал тот.

— Удобное слово, — отозвался священник. — Растворяется, а? — Он взял большой черный лук и грязным пальцем ткнул в серебряный значок. — Что-нибудь разузнал про это?

— Нет.

— А кто украл копье?

— Нет.

— Тебя это больше не заботит?

Томас откинулся на скамье и вытянул длинные ноги.

— У меня и без того куча дел, святой отец. Мы побеждаем в этой войне, а что будет через год? Кто знает? Может быть, мы расшибем нос королю Франции.

Отец Хобб согласно кивнул, хотя, судя по его лицу, слова Томаса показались ему неуместными. Он провел пальцем по луже эля на столе.

— Ты дал обещание своему отцу, Томас, и сделал это в церкви. Разве не так ты сам говорил мне? Торжественно обещал, Томас, что вернешь копье! Бог прислушивается к таким клятвам.

Томас улыбнулся.

— За стенами этой таверны, святой отец, столько насилия, убийств и воровства, что на небесах не хватит перьев, чтобы записать все грехи. А вы беспокоитесь обо мне!

— Да, Томас, беспокоюсь. Некоторые души лучше других. Я должен присматривать за ними всеми, но если у тебя в стаде чудесный агнец, то стараешься уберечь его.

Томас вздохнул.

— Когда-нибудь, святой отец, я разыщу человека, совершившего кражу, и воткну это чертово копье ему в задницу, да так, что оно проделает дырку в черепе. Когда-нибудь. Хорошо?

Отец Хобб блаженно улыбнулся.

— Хорошо, Томас, но пока что есть небольшая церковь, которой пригодился бы лишний человек у дверей. Она полна женщин! И некоторые из них так прекрасны, что твое сердце разорвется от одного взгляда на них. А напиться сможешь потом.

— Неужели так прекрасны?

— О чем ты думаешь, Томас? Большинство из них похожи на летучих мышей, и воняют как козлы, и все равно им нужна защита.

И Томас помог охранять церковь, а потом, когда войско так перепилось, что больше не могло бесчинствовать, вернулся в таверну вдовы, где напился до беспамятства. Он взял город, хорошо послужил своему господину и был доволен.

* * *

Томаса разбудил пинок. Пауза, потом новый пинок и кружка холодной воды в лицо.

— Боже!

— Это я, — сказал Скит. — Отец Хобб сказал мне, что ты здесь.

— О Боже! — снова простонал Томас.

Голова трещала, в животе было кисло, к горлу подкатывала тошнота. Он слабо зажмурился на дневной свет, потом хмуро вгляделся в Скита:

— Это ты.

— Наверное, приятно быть таким умным. — Скит осклабился на Томаса, который совершенно голым лежал на соломе в конюшне у таверны с одной из дочек вдовы. — Ты, видать, напился по-королевски, раз нашел такие ножны для своего меча, — добавил он, взглянув на девицу, натянувшую на себя одеяло.

— Я был пьян, — простонал Томас. — И пьян до сих пор.

Он, пошатываясь, встал на ноги и надел рубашку.