Стоявшая чуть в стороне Элеонора внимательно смотрела и слушала.
— Он будет не один, — предостерег мессир Гийом, — но ты клянешься мне, что он и твой враг?
— Клянусь, — сказал Томас, удивленный, что нужно задавать такой вопрос.
Мессир Гийом протянул ему правую руку.
— Ты слышал про братство по оружию?
Томас кивнул. Титулованные рыцари часто заключали такие договоры, давая клятву помогать друг другу в бою и делиться добычей.
— Тогда я клянусь тебе в братстве по оружию, — сказал мессир Гийом, — даже если мы будем сражаться на разных сторонах.
— И я клянусь в том же, — неловко произнес Томас.
Мессир Гийом отпустил его руку.
— Что ж, — обратился он к Элеоноре, — я обезопасил себя от одного проклятого лучника. — Потом помолчал, не отрывая глаз от девушки, и вдруг сказал: — Я снова женюсь и снова заведу детей, и они будут моими наследниками. Ты понимаешь, о чем я, верно?
Стоявшая с опущенной головой Элеонора быстро взглянула на отца и опять потупилась. И ничего не сказала.
— А если у меня милостью Божьей будут еще дети, — проговорил мессир Гийом, — что останется тебе, Элеонора?
Она чуть заметно пожала плечами, словно говоря, что этот вопрос не представляет для нее большого интереса.
— Я никогда ничего у вас не просила.
— А чего бы хотела попросить?
Девушка посмотрела на рябь на воде и немного погодя ответила:
— То, что вы и так мне давали. Доброту.
— И больше ничего?
Она помолчала.
— Я бы хотела называть вас отцом.
Мессиру Гийому как будто стало неловко от такого ответа. Он посмотрел на север.
— Вы оба незаконнорожденные, — проговорил он после небольшой паузы, — и я завидую этому.
— Завидуете? — спросил Томас.
— Семья — она как берега у реки. Берега не дают реке менять русло. А незаконнорожденные прокладывают собственный путь. Они ничего не ждут и могут двигаться, куда хотят. — Мессир Гийом нахмурился и бросил в воду камешек. — Я всегда думал, Элеонора, что выдам тебя за кого-нибудь из своих латников. Твоей руки просил у меня Бенуа, и Фосса тоже. Тебе пора замуж. Сколько тебе лет? Пятнадцать?
— Пятнадцать, — кивнула девушка.
— Ты зачахнешь так, девочка, если и дальше будешь ждать, — угрюмо проговорил мессир Гийом. — Так кого же ты выберешь? Бенуа? Или Фосса? — Он помолчал. — Или предпочитаешь Томаса?
Элеонора ничего не сказала, и Томас тоже молчал в смущении.
— Хочешь ее? — грубо спросил его мессир Гийом.
— Да.
— А ты, Элеонора?
Она посмотрела на Томаса, потом снова взглянула на ручей и просто ответила:
— Да.
— Конь, кольчуга, меч и деньги — приданое моей незаконнорожденной дочери, — сказал Томасу мессир Гийом. — Береги ее, иначе снова станешь моим врагом.
Он отвернулся.
— Мессир Гийом, — окликнул его Томас.
Француз обернулся.
— Когда вы пришли в Хуктон, — продолжил Томас, сам удивляясь, почему спрашивает об этом, — то забрали с собой одну темноволосую девушку. Она была беременна. Ее звали Джейн.
Мессир Гийом кивнул:
— Она вышла за одного из моих воинов. А потом умерла при родах. И ребенок тоже. А что? — нахмурился он. — Ребенок был твой?
— Она была моей подругой, — уклончиво ответил Томас.
— Хорошенькая подружка, — сказал мессир Гийом, — я ее помню. Когда она умерла, мы отслужили двенадцать месс за ее английскую душу.
— Спасибо вам.
Мессир Гийом перевел взгляд с Томаса на Элеонору, потом снова на Томаса.
— Хорошая ночка, чтобы поспать под звездами, — сказал он. — А на рассвете мы уходим.
Рыцарь пошел прочь, а Томас с Элеонорой сели на берегу ручья. Небо еще не совсем потемнело, в нем оставалось матовое мерцание, как от свечи за роговой пластиной. С другого берега ручья соскользнула в воду выдра. Она вынырнула, и ее шкурка заблестела в вечернем свете. Зверек поднял голову, взглянул на Томаса и, снова нырнув, скрылся из виду, лишь на темной поверхности осталась полоска серебристых пузырьков.
Молчание прервала Элеонора; она произнесла единственные известные ей английские слова:
— Я женщина лучника.
— Да, — улыбнулся Томас.
На рассвете они поскакали дальше, а к вечеру увидели на горизонте на севере столб дыма и поняли, что английское войско продолжает свое дело. Утром следующего дня они расстались.
— Не знаю, как вы доберетесь до этих ублюдков, — сказал мессир Гийом, — но, когда все закончится, отыщите меня.
Он обнял Томаса, поцеловал Элеонору и залез в седло. На его коне была длинная синяя попона, расшитая желтыми ястребами. Рыцарь устроил свою больную ногу в стремени, разобрал поводья и тронул шпорами коня.
Дорога вела на север через заросшую вереском пустошь, где пахло тимьяном и порхали голубые бабочки. Томас с висящим на луке седла шлемом и мечом на бедре двинулся на дым. Элеонора, настоявшая на том, что будет носить его лук, потому что она женщина лучника, поехала следом. На небольшом возвышении они оглянулись, но мессир Гийом отъехал уже на полмили к западу и не оборачивался. Он спешил к орифламме.
И Томас с Элеонорой поехали дальше.
* * *
Англичане шли на восток, постоянно удаляясь от моря в поисках места, где можно перейти Сену, но все мосты были разрушены или находились под охраной какой-нибудь крепости. Войско продолжало уничтожать все на своем пути. Чинимые им разрушения простирались на двадцать миль в ширину, позади на десятки миль оставался выжженный след.
Простой народ Франции бежал от вражеского войска, забирая с собой скотину и только что убранный урожай, так что солдатам Эдуарда приходилось в поисках пищи продвигаться все дальше. Позади них оставалась пустыня, а впереди возвышались грозные стены Парижа. Некоторые думали, что король возьмет Париж штурмом, другие считали, что он не будет зря губить солдат на этих огромных стенах, а нападет на один из мощно укрепленных мостов, который позволит ему перейти на северный берег реки. И войско в самом деле попыталось захватить мост у Мелёна, но защищавшая его южную часть крепость имела такие массивные стены и в ней было столько арбалетчиков, что атака кончилась неудачей. Французы со стен показывали англичанам голые задницы. Говорили, что король, уверенный в форсировании реки, велел послать припасы в порт Ле-Кротуа, находившийся далеко на севере, не только за Сеной, но и за Соммой. Но если даже припасы и дожидались там, до них было не добраться. Сена стала стеной, за которой англичане оказались заперты на опустошенных ими же самими землях. Захромали первые лошади, а у солдат стоптались сапоги, и некоторые шли босиком. Англичане приблизились к Парижу и вошли в обширные охотничьи угодья французских королей. Они заняли охотничьи домики Филиппа и содрали со стен гобелены и гравюры, а во время охоты Эдуарда на его королевских оленей французский король прислал ему официальный вызов на бой. Это было по-рыцарски и с Божьей милостью положило бы конец разграблению его земель. Поэтому Филипп отправил к англичанам епископа с вежливым уведомлением, что он с войском будет дожидаться их к югу от Парижа. Английский король любезно принял приглашение, французы провели свои войска через город и выстроили их среди виноградников на вершине холма близ Бур-Ла-Рена. Они хотели, чтобы англичане атаковали их там и английским лучникам и латникам пришлось бы подниматься на холм под массированным обстрелом генуэзских арбалетчиков. Французская знать уже оценивала величину выкупа за захваченных пленных.