— Брат рассказывал, будто в Повисе есть ныне бард еще более великий, — вмешалась Кайнвин. — И тоже еще совсем юн.
— Кто таков? — разом насторожился Пирлиг, почуяв нежеланного соперника.
— Имя ему Талиесин, — откликнулась Кайнвин.
— Талиесин! — повторила Гвиневера. Имя ей явно понравилось. Означало оно «сияющее чело».
— В жизни о нем не слыхивал, — холодно отозвался Пирлиг.
— Вот разобьем саксов и потребуем с этого Талиесина песнь в честь победы, — усмехнулся я. — И от тебя тоже, Пирлиг, — поспешил я добавить.
— Я однажды слыхала, как поет Амайгрин, — промолвила Гвиневера.
— Правда, госпожа? — благоговейно охнул Пирлиг.
— Я еще совсем ребенком была, — рассказала она, — но помню, он умел издавать этакий глухой рокот. Просто мороз по коже. Глаза расширит, наберет в грудь побольше воздуха — и заревет как бык.
— А, старый стиль, — презрительно отмахнулся Пирлиг. — В наши дни, госпожа, мы взыскуем скорее гармонии слов, нежели просто силы звука.
— А важно и то и другое, — резко парировала Гвиневера. — Ни минуты не сомневаюсь, что этот Талиесин — мастер старого стиля, равно как и в стихосложении искушен, но как можно завладеть вниманием слушателей, если ты не в силах предложить ничего, кроме бойкого ритма? Надо, чтобы у людей кровь в жилах стыла, надо заставить их рыдать и смеяться!
— Шум производить любой человек может, госпожа, — вступился за свое ремесло Пирлиг, — но на то, чтобы вдохнуть в слова гармонию, требуется мастер воистину искусный.
— И очень скоро понимать всю прихотливую сложность гармонии смогут лишь другие искусные мастера и никто больше, — возразила Гвиневера, — а тебе, чтобы произвести впечатление на собратьев-поэтов, придется слагать напевы еще более мудреные. Но ты забываешь, что за пределами ремесла никто ни малейшего представления не имеет, что ты такое делаешь. Бард поет барду, а мы все гадаем, о чем весь этот шум. Твоя задача, Пирлиг, сохранить истории людей живыми, а высокопарная утонченность тут неуместна.
— Ты же не ждешь от нас вульгарности, госпожа! — воскликнул Пирлиг и в знак протеста ударил по струнам из конского волоса.
— Я жду, что с вульгарными вы будете грубы и тонки с теми, кто поумнее, — отозвалась Гвиневера, — причем, заметь, одновременно, но если ты умеешь только умничать, тогда люди останутся без историй, а если умеешь только вульгарничать, тогда никакие лорды и леди не одарят тебя золотом.
— Разве что вульгарные лорды, — лукаво подсказала Кайнвин.
Гвиневера обернулась ко мне: ее, конечно, так и тянуло поддеть меня, но она вовремя опомнилась — и рассмеялась.
— Будь у меня золото, Пирлиг, — проговорила она, — я бы вознаградила тебя по достоинству, ибо поешь ты дивно, но, увы, золота у меня нет.
— Твоя похвала — сама по себе высокая награда, о госпожа, — промолвил Пирлиг.
Присутствие Гвиневеры несказанно озадачило моих копейщиков: весь вечер мужчины то и дело сбивались в группки и потрясенно пялились на нее. Она же словно не замечала любопытных взглядов. Кайнвин приветствовала ее, не выказав ни малейшего удивления, а умница Гвиневера не преминула обласкать моих дочерей, так что теперь Морвенна и Серена спали на земле у нее под боком. Высокая рыжеволосая красавица с репутацией под стать внешности завораживала девочек, — равно как и копейщиков. А сама Гвиневера была просто счастлива, что она здесь, с нами. Столов и стульев в доме не было, только устланный тростником пол, да шерстяные ковры, но она, устроившись у очага, играючи подчиняла себе весь зал. В глазах ее пылало яростное неистовство — не подступишься; каскад спутанных рыжих волос ошеломлял — не опомнишься, а заразительная радость освобожденной пленницы передавалась всем вокруг.
— Как долго она пробудет на свободе? — полюбопытствовала у меня Кайнвин тем же вечером. Мы уступили Гвиневере наши супружеские покои и остались в зале вместе с нашими людьми.
— Не знаю.
— Хорошо, а что ты вообще знаешь? — спросила Кайнвин.
— Только одно. Дождемся Иссу — и отбудем на север.
— В Кориниум?
— Я поеду в Кориниум, а тебя и семьи отошлю в Глевум. Ты там будешь достаточно близко к месту сражения, а если произойдет худшее, сможешь отправиться на север, в Гвент.
На следующий день я весь извелся: Исса так и не появился. В мыслях мы наперегонки с саксами мчались к Кориниуму, и чем дольше я задерживался с отъездом, тем меньше у нас оставалось шансов выиграть эту гонку. Если саксы вырежут нас отряд за отрядом, Думнония рухнет, как прогнившее дерево, а мой отряд, один из сильнейших в стране, намертво застрял в Дун Карике, потому что Исса с Арганте куда-то запропастились.
В полдень ожидание сделалось нестерпимым: на фоне восточного и южного неба замаячили первые темные клубы. Никто ни слова не сказал про эти высокие тонкие струйки, но все мы знали: это горят соломенные кровли. Саксы уничтожали на своем пути все, что встретят, и уже подошли настолько близко, чтобы мы заметили дым.
Я послал всадника на юг на поиски Иссы, а мы все прошли две мили через поля к Фосс-Уэй, широкой римской дороге, по которой и должен был приехать Исса. Я рассчитывал дождаться его, а затем двигаться дальше по Фосс-Уэй до Аква Сулис, что лежал в двадцати пяти милях к северу, а затем к Кориниуму, до которого останется еще тридцать миль. Пятьдесят пять миль — путь неблизкий. Трехдневный переход, долгий и тяжкий.
Мы ждали на изрытом кротами поле у дороги. Со мной было более сотни копейщиков и по меньшей мере столько же женщин, детей, рабов и слуг. А еще лошади, мулы и собаки. Серена с Морвенной и другие дети рвали колокольчики в ближайшем леске, а я расхаживал взад и вперед по разбитым камням Фосс-Уэй. То и дело мимо нас проходили беженцы, но никто из них, даже те, кто явился из Дурноварии, ничего не ведал о принцессе Арганте. Какой-то священник вроде бы видел, как в город въезжали Исса и его люди — он узнал их по пятиконечным звездам на щитах у копейщиков, — но он понятия не имел, там ли они или уже уехали. Единственное, в чем сходились все беженцы, так это в том, что саксы уже на подходе к Дурноварии, хотя живого саксонского копейщика не встречал еще никто. Люди наслушались слухов, а слухи, по мере того как текли часы, становились все безумнее. Говорили, будто Артур погиб, а не то так бежал в Регед, в то время как Кердику приписывали огнедыщащих лошадей и волшебные секиры, рассекающие железо что ткань.
Гвиневера одолжила лук у одного из моих егерей и теперь стреляла в сухой вяз на обочине. Стреляла она неплохо, всаживая в прогнивший ствол стрелу за стрелой. Я похвалил ее искусство, она поморщилась.
— Давненько я не упражнялась, — посетовала она. — Прежде, помнится, могла подстрелить бегущего оленя на расстоянии ста шагов, а теперь вот сомневаюсь, попаду ли в стоящего неподвижно с пятидесяти. — Гвиневера повыдергала стрелы из дерева. — Но думается, сакса я завалю — дайте мне только шанс. — Она вернула лук владельцу, тот поклонился и отошел назад. — А ежели саксы уже под Дурноварией, — спросила меня она, — что они предпримут дальше?